По ней бегали собаки и слизывали с её лица и рук, молекулы запаха свежего мяса. Мадам работала рубщицей мяса на рынке.
Предоставленным ей новым именем она осталась, абсолютно недовольна, а услугами собак по разглаживанию морщин на лице была очень приятно удивлена и попросила сделать ей запись на собачьи процедуры через два дня. За 100 рублей. Для неотразимой красоты ей ничего не было жалко. Даже денег.
Профессор еле-еле приподнялся с пола. Звездина храпела. Собаки, наевшись молекул запаха мяса, заснули на груди консультируемой. - Собаки, значица, то же лечат, как кошки, - решила она, и, доплатив, за лечение еще 20 рублей осталась лежать на полу до полного окончания лечебного сеанса.
Пока прислуга храпела, Эрос решил незаметно потихонечку отползти, чтобы припрятать неучтенный барыш, но в последний момент был пойман за костлявую ногу, крепкой домработнической рукой и притащен на своё прежнее место. Подняться с пола, он смог только после того, как отдал домработнице все 20 рублей.
Провожать клиентку он не вышел, он в это время в ванной застирывал свою рубашку, недовольно бурча себе под нос: - Сколь раз говорил, мой полы, мой полы, в доме собаки. Так, нет, же мы все умные. Все из балета. А эти все балетные громилы, только, что и могут, как отбирать деньги у людей. Дождёшься, ты когда-нибудь у меня. Ух, дождёшься.
Глава третья. Домработница Эроса.
Домработница Эроса была грузной мужиковатой женщиной с зализанными и собранными в тугой узел жиденькими волосьями. Иногда она их выпускала на волю. Слегка порезвиться на ветру. Вначале её звали совсем не Звездиной, а просто Марией. Волосы у неё были, не разбери, поймешь, какого цвета, ранее бывшими не то рыжими, не то каштановыми. Но о балете Мария мечтала всегда. Даже и тогда, когда уже не оставалось ни малейшей надежды на её появление, на театральном помосте в балетной пачке. Ну, хоть когда-нибудь и хоть на какой-нибудь сцене, хоть какого захудалого театра любой страны. И тогда она стала всем говорить вслух о своей «голубой» мечте. Всем и каждому, имеющему уши, и, к сожалению, не имеющим слуха. Она услышала об этом когда-то от кого-то. И узнала она эту тайну от серьезных людей, что для исполнения своих «мечт» надо говорить о них вслух. И обязательно громким голосом. И тогда они непременно исполнятся. И ей повезло. Приметливо - подметливый академик в какой-то солнечный день приполз домой в радостном подпитии и еле-еле объявил:
- Ну, что звезда балета, будем-с, что ли и тебе ставить сценическое имя? А там посмотрим, что будет? А что будет, то и будет, как Бог даст. И расстелился после этих душу греющих слов беспомощным и бездыханным ковриком посреди прихожей. И жутко захрапел. Мария тут же так и почти села, то есть слегка присела, чуть не придавив академика, но вида радости не подавала. Изо всех сил стараясь быть, как прежде непрошибаемой скалой и мумией в двух лицах.
-А ну-ка, ирод научный, скидавай свои боты. Я тебе сказала быстро скидавай, - пыхтя, боролось грузная Мария с пьяной храпящей "научной мыслью", как иногда она прозывала своего благодетеля. Академик в ответ только похрюкивал. А Мария не унималась:
- Угадили мне опять весь коридор, гадость вы умная. Вот, чё, за ноги у тебя, Скупирдомыч? Прямо пендецит какой-то, а не ноги, не рассандалить никак. Вот, чё, ты их загугливаешь одну за другую? А? Чё, загугливаешь? Как я с тебя сщиблеты-то твои сымать буду, а?
Вытряхнув наконец-то храпящего академика из его полуботинок с кожаным верхом и с некожаным низом, она, не сумев его поднять, вкатила его, как рукасто - ногастый - головастый шарик в супружескую опочивальню и с натужным криком "И-и-эх! Тяжелый сундук какенный", и зашвырнула этот шарик на заброшенное женой, супружеское ложе. И пригрозила: - А имя ты мне поставишь. Тока проснись.