Незнакомец с курчавой бородой последний раз мелькнул перед Стародубцевым в толпе и куда-то исчез. Тихон и рябая баба впереди толпы ринулись к дверям. И в то же мгновение откуда-то сбоку пролетел над головами камень, брошенный чьей-то сильной рукой, и Стародубцев схватился за лоб. Меж пальцев его просочилась кровь.
А толпа завыла еще сильнее, лавиной подалась вперед, смяла упавшего Стародубцева, распахнула церковные двери.
Все это видел Пантушка, сидя на ограде. Когда милиционер схватился за лоб и покачнулся, Пантушка невольно вскрикнул и чуть не свалился с ограды. Ему и так было страшно от крика разъяренной толпы, а при виде крови он так испугался, что похолодел, задрожал и все время лепетал одно и то же:
— За что его? За что?
Широкие двери церкви скрыли людей, и Пантушка увидел милиционера, неподвижно лежащего на паперти.
В один миг Пантушка очутился возле него.
— Дядя Игнатий... Дядя Игнатий!..
Стародубцев лежал с закрытыми глазами и стонал.
Пантушка решил отвести милиционера домой. Откуда-то у него появилась сила: он помог Стародубцеву встать, вскинул себе на плечи его руки и повел. Ноги у милиционера подкашивались, но Пантушка шаг за шагом продвигался вперед. Вот уже кончились ступени паперти и начался ровный двор. Дойдя до кустов бузины и акации, Пантушка вспомнил про забытую на паперти винтовку и, уложив Стародубцева под кустами, побежал за ней.
Вернувшись, он не смог уже приподнять раненого и стал упрашивать его:
— Пойдем... Ну, пойдем потихоньку.
Милиционер не приходил в чувство.
Из церкви доносился все нарастающий шум, крики, женский визг... С сухим треском раскатился выстрел. За ним другой, третий... С отчаянным криком народ хлынул из церкви, стал разбегаться во все стороны. Люди бежали мимо Пантушки и милиционера, не замечая их. Какая-то женщина упала, и десятки ног топтали ее. Кто-то верещал нечеловечьим голосом, словно свинья под ножом. Детский голос отчаянно звал:
— Мамка! Мамка!
Люди рассыпались по одному, скрывались в своих домах, запирались и притворялись спящими.
И вот наступила такая жуткая тишина, что казалось, во всем мире не осталось людей, кроме Пантушки и Стародубцева.
Стародубцев тяжело дышал, временами со стоном ворочался.
Пугливые мысли не оставляли Пантушку ни на минуту. Он понимал, что происходит что-то страшное, что в любой момент могут появиться злые люди и расправиться с милиционером. От этих мыслей судорожно пробегал по телу холод, во рту делалось сухо, в висках шумело. На всякий случай Пантушка взял в руки винтовку и приготовился стрелять в любого, кто попробует ударить милиционера.
Прошло с полчаса. Вдруг откуда-то из темноты донеслось:
— Пантелей... Пантелей...
Он узнал приглушенный голос матери и отозвался:
— Я тут, мам.
Подошла Фекла, и Пантушка со слезами рассказал ей о том, что случилось с милиционером.
— Я сейчас приду, — сказала Фекла и скрылась в темноте. Скоро она возвратилась с ковшом и стала брызгать водой на лицо Стародубцева. Тот зашевелился, со стоном спросил:
— Кто тут?
— Я... Пантушка... и мамка.
— Где я? — Стародубцев приподнял голову.
— В церковной ограде, — ответил Пантушка и спросил: — Ты идти можешь?
— Куда? Зачем?
— Ты ранен.
— Ра-анен? — протяжно спросил Стародубцев. — Ах, да-а...
И опять умолк.
Фекла и Пантушка с трудом приподняли Игнатия, повели к себе домой. На одном плече Пантушки лежала рука милиционера, на другом висела винтовка. Стародубцев часто останавливался и хрипел.
— Голова кружится...
Наконец они добрались до избы и уложили Стародубцева, обмыли рану на лбу, перевязали лоскутом, оторванным от старой рубахи.
— Спасибо, — с трудом проговорил он. — Кто же это так меня угостил?
— Я все видел, дядя Игнатий. Народ-то бросился к церкви, а ты не пускаешь. А тут тебя камнем в голову как шарахнет!..
Стародубцев улыбнулся.
— В голове гудит. Видать, удар подходящий был.
— Меньше говори, Игнатий, помолчи, — сказала Фекла, напоила Игнатия молоком и приказала Пантушке никуда не отлучаться.
— А я пойду отца искать. Не случилось ли чего и с ним... Ох, господи, господи...
Марька на полатях, свесив голову с рассыпавшейся куделью волос, молча наблюдала за всем происходящим в избе. Но как только дверь за Феклой захлопнулась, Марька заплакала.
— Ты чего? — ласково спросил Пантушка.
— Мамка ушла... боюсь...
Пантушка нахмурил брови и строго сказал:
— Ну, ты!.. Распустила нюни... Перестань! Видишь, человек раненый.