С председателем согласились и приступили к распределению зерна.
— Дегтярев Иван Петрович, — прочитал Митрий. — Середняк. Семья из пяти человек. Земли четыре десятины.
— Мужик нуждается, — сказал Трофим. — Дать ему до нового урожая на еду четыре пуда ржи и на посев сколько понадобится.
— Дать! — одним вздохом ответили мужики.
— Поехали дальше, — с облегчением произнес Митрий.
Сначала все обстояло спокойно. Но вот дошли до Купри, и тут крестьяне словно обо что-то споткнулись.
— На еду дать, а на семена не давать, — предложил Трофим.
— Это как так не давать?! — взвизгнул Купря, пробираясь сквозь толпу. — Меня из земельного обчества выбросить, а?.. У меня земельный надел есть, мне сеять надоть.
— Двадцать лет не сеешь, — возразил Митрий. — Мы у тебя и земельный надел отберем.
— На-ка, выкуси! — Купря уже пробрался в избу, подскочил к председателю, показал ему кукиш. Бороденка у Купри тряслась, глаза выпучились, на лбу надулись толстые жилы.
— Не безобразничай! — вскричал председатель. — Ты не трудовой крестьянин, а побирушка, лодырь. Скажи спасибо, если дадим зерна на еду.
— А на семена? — не унимался Купря. — На семена всем дали, а мне отказали. Что я, обсевок в поле?
— На семена не дадим! — твердо сказал Митрий. — Съешь семена или продашь, а землю не обсеменишь.
— Не давать ему! Чего там!
— Кусошник! Так проживет!
Выкрики слышались со всех сторон. Но Купря не растерялся. Он крепко выругался и вдруг заплакал. Слезы текли у него по щекам и терялись в бороде, кожа на лице сморщилась, рот дрожал.
Но мужики были неумолимы.
— Христовым именем всю жизнь кормился, прокормишься и сейчас.
— На чужих харчах жирок нагуляешь!
В конце концов Купрю выпроводили, обещав дать ему пуд ячменя на еду.
Но и без Купри не все обходилось гладко. Почти каждый считал, что ему дают мало, хотелось получить столько, чтобы и посеять и есть досыта. Особенно требовательны были бабы. Они кричали и на председателя сельсовета, и на комбедчиков, и на своих мужей, обзывая их «тютями», растяпами и прочими нелестными прозвищами.
К полуночи распределение хлеба было закончено. Но когда подсчитали, то оказалось, что распределили зерна больше, чем его было.
— Придется переделывать, — сказал Митрий, почесывая горбинку носа.
И все началось снова.
Только под утро Трофим пришел домой и, позавтракав, стал запрягать лошадь.
Пантушка слышал, как отец разговаривал с матерью.
— Решили сейчас же ехать за зерном на станцию.
— А у кого лошади нет, те как повезут? — спросила Фекла.
— Нанимать будут. Я Ивану помогу. Нанимать ему не под силу. Думаю, на одном возу наше и Иваново зерно привезу.
— Не надорвать бы кобылу-то, — со вздохом проговорила Фекла.
— Ничего, помаленьку поеду.
Спать Пантушка уже не мог. В мыслях его неотступно рисовался большой обоз, железнодорожная станция, на которой все незнакомое, непохожее на жизнь в Успенском.
— Тять, возьми меня, — попросился он. — Я еще не видел железной дороги.
— Собирайся живей!
Обоз из полусотни подвод выехал на рассвете. Лошади шли шагом, пофыркивая и перекликаясь тихим ржаньем. Телеги скрипели на разные лады. Пахло разогретым дегтем, молодой травой, полевыми цветами.
Взошло солнце. Золотое, пылающее, словно только что вынутое из горна, оно излучало яркий свет и тепло. Небо сначала порозовело, потом стало густо-голубым.
Наперебой запели жаворонки. Серые, с хохолками, они то поднимались над землей и висели в воздухе, трепеща крылышками, то камнем падали в траву.
Уныло выглядели среди расцветающей природы серые деревни с голыми стропилами на крышах: солома с них была скормлена скоту. Не слышалось ни залихватской гармошки, ни песни. Люди ходили медленно, словно после тяжелой болезни.
На станции полно народу. Двери большого сарая распахнуты, и видны горы зерна в россыпи. Люди насыпают зерно в мешки, взвешивают на огромных весах, потом таскают на телеги.
— Тут, брат, гостей со всех волостей, — сказал Пантушке отец. — До вечера не управимся.
Успенцы заняли очередь и стали ждать. Пантушка отпросился у отца посмотреть станцию.
— Иди, только не лезь, куда не надо.
Через несколько минут Пантушка оказался у здания вокзала. Тут тоже было много людей. С котомками, сундучками, корзинками, с большими узлами, даже с самоварами, стояли они тесной толпой, нетерпеливо поглядывая на решетчатые ворота.
Но вот ворота распахнулись, и толпа хлынула неудержимым потоком. Этот поток подхватил и Пантушку, подхватил, как былинку, и вынес на платформу. Люди бежали, тяжело дыша и вскрикивая, залезали в теплушки, давя друг друга. Пантушку толкали, били котомками и сундучками, пока он не догадался отойти в сторонку.