— Не знаю, — ответил Трофим. — Я ведь не видал его тогда.
— А я видел! — вскрикнул Пантушка. — Я на ограде сидел, светло еще было.
— Ну, а после того ты его не видал? — спросил Стародубцев.
— Нет.
Милиционер встал, собираясь уходить, засунул руку в карман тужурки, вытащил пузырек с порохом, мешочек с дробью и спичечную коробку с бумажными пистонами.
— Это тебе, Пантушка. Боевые припасы. Пистолет-то цел?
— Цел.
— Ну вот. Полнаперстка пороху, забей бумагой, потом полнаперстка дроби... Да завтра я тебе все покажу. Пока прощайте.
— Можно мне с дядей Игнашей? — спросил Пантушка.
— Зачем? — накинулась на него мать. — На ночь-то глядя!
— Удочку забыл у церкви... и рыбу.
— С перепугу, значит? — Трофим рассмеялся добрым смехом. — Иди, иди, да побыстрее возвращайся.
Едва вышли на улицу, как Пантушка пристал к Стародубцеву.
— Дядя Игнаша, ты искал золото в подвале, под церковью?
— Нет.
— Поищи. А то еще у Тимофея в подполье. У него продотрядники зерно в хлеву нашли, — яма тесом обшита, сверху доски, земля, и сухим навозом притрушено. Может, в этой яме золото спрятано. Я знаю, где она, покажу.
Все это он произнес шепотом, озираясь по сторонам.
— Земля велика и глубока, спрятать что угодно можно, — сказал милиционер. — Эх ты, герой! — И горестно добавил: — Убийцу найти не можем. А он, может быть, в Успенском прячется да посмеивается над нами...
Некоторое время шли молча. Потом Стародубцев повернул в проулок.
— К нам ночевать придешь, дядя Игнаша?
— Нет, не приду. Спать сегодня некогда.
Разговор с милиционером оставил в душе Пантушки неприятный осадок: «Не слушает меня, — думал он, — считает маленьким».
С этой мыслью он лег спать в телеге под навесом. Солома с крыши давно была скормлена корове, и между перекладинами виднелось глубокое небо с крохотными, едва мерцавшими звездами.
Нередко, лежа вот так на спине, Пантушка гадал, далеко ли до небесных светил, есть ли там люди и так ли живут они, как на Земле, — сеют хлеб, ходят друг к другу в гости, дерутся.
А в церкви на стенах нарисовано небо с белыми пушистыми облаками. В облаке сидит бог-отец, рядом с ним бог-сын, а над ними парит голубь — это бог-дух святой. Среди облаков летают ангелы, трубя в трубы, мчится на колеснице Илья-пророк, подстегивает тройку сивых гривастых коней... Представив себе жизнь на небе таким образом, Пантушка натягивал на голову дерюгу, зажмуривался: нет, страшно было бы ему улететь с земли на небо и жить там среди богов и святых.
Сегодня думы были не о небе, а о земле, о родном селе Успенском. Вот бы узнать, где спрятаны церковные ценности и кто скрывает неизвестного человека, которого так хочет найти Стародубцев!
Беспокойны мальчишечьи думы, распаляется от них душа жгучим желанием сделать что-то такое, чтобы взрослые ахнули и сказали: «Вот это да!»
Уснуло село. Даже собаки перестали тявкать. Тишина. Только земляные сверчки строчат и строчат, заливаются трелью. В ушах стоит неумолкающий легкий звон.
Пантушка не доверяет тишине, она кажется ему обманчивой. Подчиняясь внутреннему зову, он сел, прислушался: спят ли в сенях отец с матерью, нащупал под соломенной подушкой свой пистолет, спустился с телеги и проскользнул в задние, гуменные ворота. Бесшумно ступая босыми ногами, он пробрался гумнами к дому Тимофея, остановился у окошка, наполовину задернутого кисейной занавеской. На столе у лавочника горела свеча, воткнутая в горлышко бутылки, стоял самовар. Тимофей утирал полотенцем лицо, а жена его пила чай с блюдца.
Затаив дыхание, Пантушка ждал, что вот-вот выйдет к столу незнакомец, который убил комсомольца, рассядется пить чай. Тогда Пантушка сбегает за председателем сельсовета, за отцом, и Тимофеева гостя схватят. Пантушка считал, что скрываться врагу негде, кроме как у Тимофея — самого богатого человека в селе.
Время шло, а за столом Тимофея никто не появлялся.
«Сначала сами почаевничают, — подумал Пантушка, — а потом отнесут поесть ему. Он где-нибудь в подполье либо в амбаре. Мало ли места у Тимофея!»
Лавочник напился чаю, опрокинул чашку вверх дном, перекрестился на икону, что-то сказал жене и вышел из горницы. Потом и жена кончила чаепитие, задула свечу.
Пантушка прислушивался. Не заскрипят ли ступени в подполье, не протопают ли ноги по двору, не загремит ли амбарный засов? Нет, ничто не нарушило мертвой тишины в доме лавочника. Досада болью отозвалась в душе Пантушки. Стоило подглядывать ради того, чтобы увидеть, как два человека пьют чай!
Он уныло поплелся домой.