Глаза у Пантушки округлились.
— Ну! — удивился он.
— Да. Если и не он убил, то все равно подозрителен. Откуда-то появился, никто не знает.
— Авдотью арестовать, она бы все рассказала.
Стародубцев рассмеялся, запустил пальцы в лохматые волосы паренька.
— Нельзя ее арестовывать.
— Почему?
— Как только мы ее арестуем, так из ее семьи кто-нибудь даст знать Гавриле, и они опять скроются. Значит, они про Малиновую поляну говорили?
— Два раза Гаврила сказал: «Малиновая поляна».
— Там у Гаврилы, наверное, запасное место есть, вот они там и скрываются. Гавриле невыгодно далеко от дома уходить. А тому, дружку его, нельзя никуда, кроме леса, податься — опасно, изловить могут. Гаврила его и подкармливает. Нет, не должны они далеко уйти.
— Вот и хорошо захватить.
— Ты горяч больно, как молодой кутенок. В нашем деле терпение важнее всего. Пускай обживутся день-другой, успокоются, что их никто не преследует. Пускай Авдотья харчи им таскает. Понял?
Пантушка не мог понять, как можно медлить с поимкой преступников. Медлительность Стародубцева казалась ему чуть ли не трусостью.
— Мы с тобой вот как сделаем, — продолжал Стародубцев, укладываясь на траве поудобнее.
Слова «мы с тобой» проникли в самое сердце Пантушки, подняли его куда-то высоко-высоко. Никто еще не говорил с ним так о важном деле. В ушах у него так и звучало: «Мы с тобой»... «я и ты»... «ты и я»... В эти минуты он готов был отдать жизнь за Стародубцева.
— Мы с тобой сделаем так, — продолжал Стародубцев. — Только мне надо знать, можно ли тебе доверять?
— Мне? — Пантушка задыхался от нахлынувшего на него чувства. — Мне?..
— Умеешь ли ты держать язык за зубами?
— «Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами». В букваре написано.
— Вот это самое. Значит, надеяться на тебя можно?
— Спрашиваешь! — голос у Пантушки сорвался. — Да я...
— Ладно! Все, что ты видел, как бы забудь. Помни про себя. Ни отцу с матерью, ни товарищам — никому не говори. Был на рыбалке, больше ничего не знаешь.
— А Яшка?
— И Яшке скажи, чтобы не болтал. Лучше даже скажи Яшке, что не видал меня.
— Яшка-то говорит, Авдотья на свиданку к этому приходила.
— Пусть так и думает.
Жадно, полураскрыв рот и вытянув худенькую шею, слушал Пантушка милиционера и не мог понять, к чему тот ведет разговор.
— Никому ничего не рассказывай, — гудел Стародубцев. — Сегодня я обделаю кое-какие свои дела. Ты отдохни дома, выспись, наберись сил. А послезавтра утром пойдем на Малиновую поляну по грибы.
— Грибов-то еще нет.
— Неважно. Сыроежки уже появились. Корзинку с собой возьми. Вот и все. Больше пока тебе ничего не надо знать.
— А дома как же сказать? Ведь не на один день уйдем.
— Скажи, по грибы пошел. Потом скажешь, что заблудился в лесу.
— Обманывать?..
— Это не обман. Это военная тайна.
И опять сердце Пантушки тревожно и сладко дрогнуло; слова «военная тайна» были полны чем-то новым, будившим острое чувство.
План Стародубцева был такой. Проверить, действительно ли один из двух бородатых людей был тот, которого он видел на паперти в день изъятия церковных ценностей. Проверить, а там, смотря по обстоятельствам, — или задержать его одному или послать Пантушку за помощью в село, а самому караулить. Может быть, придется и преследовать. Лучшего помощника в таком деле найти трудно: мальчишка не вызовет подозрений, быстро бегает, проберется там, где взрослый не пройдет.
— Показывай каменоломню!
Стародубцев вскочил на ноги, надел бескозырку на русый чуб, в котором запуталась сухая хвоя, подхватил винтовку.
В штольне он достал из кобуры наган и шел, держа его перед собой. Пантушка светил берестовым факелом, и сердце его замирало от ожидания чего-то страшного.
Но ничего страшного не случилось.
Они добрались до места, где жили Гаврила и Судаков. На земле лежало примятое сено, потухшие головешки от костра, валежник, лучина.
— Тепленькое место-то, нагретое, — проговорил милиционер. — Долгонько тут, видать, Гаврила жил. Сена-то с осени натаскал.
— А может, зимой?
— Никак нет. Зимой сена тут не бывает, его по первым заморозкам в деревню увозят. А нынче еще сенокоса не было. Вот и выходит, что с прошлого года. Примечай, браток!
Стародубцев подмигнул.
Возбужденный Пантушка пнул ногой хворост и хотел расшвырять сено, но Стародубцев строго остановил его:
— Не трогай!
И, поправив хворост, спокойно объяснил:
— Все надо оставить, как было до нашего прихода. Они не должны знать, что мы здесь были. Не надо зверя спугивать с обжитого места. Ничего тут не оброни своего.