Он наклонился, что-то разглядывая, затем поднял окурок, развернул.
— Курили самосадку.
Под сеном у стены нашли бутылку. Стародубцев понюхал ее.
— Пили водку. Авдотья их снабжает добросовестно. А это что?.. А? Ну-ка, посвети!
В руках у Стародубцева блестел патрон.
— От браунинга номер три.
— Чего?
— Патрон. Это я возьму. Едва ли хозяин спохватится, что потерял патрон.
Стародубцев помнил, что гильза от патрона, найденная в церкви, тоже была от третьего номера браунинга. Правда, одно это еще не могло служить обвинением (мало ли у кого браунинг номер три), но все же не помешает иметь и такое доказательство на всякий случай.
— Посмотри, Пантелей, и запомни, что и как тут.
— Зачем?
— Может, пригодится. Старайся больше запомнить.
Внимательно осмотрев всю штольню и не обнаружив ничего интересного, они вернулись обратно и, старательно обойдя покинутое людьми жилье, напоминавшее звериное логово, вышли наверх, к зеленому лесу, к воздуху, пропитанному цветущими травами и солнцем.
Стародубцев протянул Пантушке руку.
— Ну, греби, браток, до дому. Послезавтра жди меня. И помни — молчок!..
— Дядя Игнаша! Да я...
— Ну, то-то! Прощай пока! А я в Марфино погребу.
Влюбленными глазами смотрел Пантушка на Стародубцева. А то, что милиционер говорил «греби» и «подгребу» вместо «иди» и «подойду», делало его в мальчишеском представлении еще более необыкновенным человеком.
Возвращение домой
— Где ты пропадал, пропадущий! — с криком набросилась на Пантушку мать, едва он вошел в избу. — Тут с ума сходишь, не знаешь, где он, чего с ним, а ему и горя мало. У-у, бессовестный!
Фекла расшумелась не потому, что она злилась на Пантушку. Нет, вовсе не поэтому. Она не на шутку беспокоилась: не случилось ли чего с сыном, и теперь, увидев его невредимым, встретила слезами и упреками.
Она шумела так часто, что Пантушка привык к этому и не обращал внимания, терпеливо ожидая, когда мать успокоится. И на этот раз он не ошибся. Фекла скоро успокоилась и миролюбиво сказала:
— Умой образину-то!.. Есть, поди, хочешь?
— Хочу, мам.
Через несколько минут Пантушка сидел за столом, жадно ел холодный овсяный кисель с молоком.
— Где же рыба? — спросила мать насмешливо.
Пантушка сделал вид, что не замечает насмешки, и ответил серьезным тоном:
— С Яшкой разве наловишь! Бредешком приходится как ловить? И ноги осокой изрежешь и... — Пантушка запнулся, не зная, что бы еще такое сказать в свое оправдание. — И пиявок полны штаны наберешь. А Яшка их боится.
Его так и подмывало сказать, что у него было дело поважнее рыбной ловли. Но в то время, как на языке уже вертелись готовые слова, мозг жгла неотвязная мысль о военной тайне, связавшей его по рукам и ногам.
— А Гаврилу видел? — спросила мать, как бы между прочим.
— Какого Гаврилу?
— С которым Авдотья встречалась.
Пантушка чуть не вскрикнул от удивления, но вовремя вспомнил наставления милиционера и закашлялся, будто поперхнулся.
— Авдотью ты видел в лесу? — допытывалась Фекла.
— Авдотью?.. В лесу?.. Нет, не видел.
— Вот и пойми, кто из вас правду говорит, а кто врет. Яшка рассказывал, будто вы Авдотью видели с мужем, с Гаврилой.
Пантушка уткнулся в миску с киселем, придумывая, как бы перевести разговор на другое.
— Грибы, мам, пошли... сыроежки. Вот бы со сметаной нажарить.
— Плохо ли...
— Тятянька где? Не отсеялся еще?
— Сегодня кончает.
— Я пойду к нему.
— Сходи. Еду отнесешь, а то я Марьку гоняю, а она хилая, устает. Поле-то дальное, за Ольховым логом.
До Ольхового лога было километра два. Пантушка шел полевой стежкой, поросшей молодой травой, подорожником и куриной слепотой. Вокруг простирались поля, ровные, заборонованные, с робко пробивающимися всходами яровых.
Над полем порхали жаворонки, и веселое пение их лилось нежным звоном. Перевороченная лемехами и заборонованная земля дышала теплым сытым запахом.
Ольховый луг с ручьем и кое-где растущей ольхой цвел желтой купальницей, голубыми незабудками, белой ромашкой.
Пантушка легко перепрыгнул через ручей, выбежал по влажной дороге из лога и увидел мужиков. На узких полосках они кончали сев. Лошади тянули плуги и бороны, ржали, маня к себе жеребят, вихрем носившихся по полю.
Отца Пантушка увидел еще издалека. Лошадь, низко нагнув голову и кланяясь, тащила плуг. Трофим держался за рукоятки плуга, его мотало из стороны в сторону, будто ноги у него заплетались. Пантушка знал, что пахота — очень тяжелая работа. Лемех подрезает толстый пласт земли, а пахарь держит плуг с пластом на весу, не давая лемеху уходить в землю слишком глубоко или выскакивать на поверхность; чтобы хорошо вспахать поле, требуются сила и сноровка.