— Следствием установлено, что выстрел был сделан через окно: полет пули, осадок пороховых газов на косяке, отпечаток ваших пальцев на стекле.
Брагин молчал.
— Скажите, подсудимый Брагин, через кого вы получали оружие?
— Я не понимаю вопроса.
— Речь идет об оружии, найденном в монастыре.
— Не имею понятия.
— Как же так? В деле есть показания монахов, которые помогали вам и игумену прятать в подвале ящики с оружием.
— Не знаю! Я ничего не знаю! — Брагин начал нервничать. — И вообще отвечать на вопросы больше не буду.
Допрос Брагина длился не меньше двух часов. Подсудимый отрицал свою вину в убийстве комсомольца.
Наконец суд удалился в школу на совещание.
— Дядя Игнаша, — обратился к Стародубцеву Пантушка. — Скоро суд выйдет?
— Это уж как получится. Может, через час, а то и утром. А зачем тебе знать это?
— Поесть сбегать, проголодался.
— Успеешь.
Пантушка побежал домой и скоро вернулся с ломтем хлеба и пучком зеленого лука, уселся на земле поближе к судейскому столу, принялся за еду.
Подсудимые сидели, понурив головы. Только Степка вертелся, смотрел на людей и временами принимался за церковные песнопения.
— И сейчас за ум не взялся, все дурака валяет, — сказал Трофим Бабин.
— Ничего, как приговорят к расстрелу, так сразу поумнеет, — ответил кто-то из толпы.
— Расстрелять бы не мешало всю шайку.
— И поделом. Сколько беды натворили.
Разговор в толпе все разрастался, становился шумнее, раздавались выкрики:
— Что, барин, захотелось опять ярмо на мужика надеть? Ничего не выйдет!
Ни одна жилка не дрогнула на лице Брагина, он сидел, как истукан, неподвижно, глядел в одну точку, не мигая.
Подошел Стародубцев, вежливо сказал:
— Товарищи, с подсудимыми разговаривать не полагается. Прошу отойти.
Люди нехотя подались назад.
К Стародубцеву пристал Архип. Тряся белой бородой, он просил пустить его в школу, к судьям.
— Нельзя, дед, не положено.
— Да мне ведь им одно слово сказать.
— Нельзя!
— Ох ты, беда какая! Мне им одно слово сказать. Может, ты передашь? Скажи судьям, пускай построже судят этих... — он показал на подсудимых. — Люди, мол, просят — построже.
И старик потряс в воздухе дрожащим кулаком.
Поздно вечером суд вынес приговор.
Торжественно звучал голос председателя суда:
— Именем Российской Социалистической Советской Республики... народный суд, рассмотрев в открытом заседании дело по обвинению...
Народ, заполнивший площадь, с нетерпением ждал, когда председатель закончит чтение обвинительной части и перейдет к самому главному — к приговору суда.
Наконец председатель прочитал:
— Руководствуясь декретами Советской власти и революционной совестью, суд приговорил: Богоявленского Павла Васильевича к лишению свободы сроком на пять лет; Редькина Тимофея Даниловича к году принудительных работ; Кривова Степана Саввича к восьми годам лишения свободы. Дело о Брагине Аполлоне Викторовиче ввиду тяжести его преступлений передать на рассмотрение революционного трибунала. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Редькина из-под стражи освободить.
Все лето Пантушка проработал в поле: сгребал сено, жал рожь и яровые, боронил озимь, помогал молотить. Молотьба была последней летней работой.
Отец сделал для Пантушки цеп полегче. Положив снопы на току в ряд, Бабины выстраивались втроем и начинали бить цепами по колосьям. Нелегко досталась Пантушке молотьба. Сначала он ударял не столько по колосьям, сколько по цепам отца и матери.
— Ты норови в лад попадать, — учил Трофим, — ухом лови. Вот я бью первый, мать вторая, а ты третий... Так, значит, и держись. Не опаздывай и вперед не забегай.
Пантушка старался изо всех сил, но не скоро удалось ему научиться молотить втроем. Собьется он с такта, и отец с матерью сбиваются.
— Да что ты, право! — сердился отец. — Глухой, что ли!
Одолев «науку» молотьбы втроем, Пантушка скоро научился молотить вчетвером, впятером и вшестером.
В работе он окреп, вырос и осенью выглядел ладным пареньком. Изменился он не только внешне. В глазах его появилось отроческое упрямство и задумчивость. Большое впечатление на него произвел суд.
«Виноватых наказали, — думал он, — а о церковных ценностях будто все забыли. Где же они спрятаны?»
Мысль о том, что нужно найти ценности, не давала ему покоя. Особенно часто стал он думать об этом после того, как в село приехал новый священник.