Вася. Мы ничего не творили!
Степан. Раз самому Дзержинскому доложить надо — не простое дело… Слышал, как Сеня сказал: «Попались»? Значит, давно их ищут… Ничего, на Лубянке разберутся…
Петя. А что такое Лубянка? Это страшно?
Степан. Смотря для кого… А вообще-то узнаешь.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Кабинет Дзержинского в Москве в здании ВЧК. Большая прямоугольная комната на втором этаже. Стены оклеены серыми обоями. Прямо — широкое окно, выходящее во внутренний двор. Окно закрыто шторой. Направо — дверь в приемную; дверь обита клеенкой. Прямо против двери — простой канцелярский стол с венским стулом и двумя жесткими креслами. В углу комнаты — диван простой черной кожи. Диван скрыт ширмой. Горит электрический свет. Открывается дверь. Входят Белов и Голубев. У них в руках почта, папки с документами. Кладут на стол.
Голубев. Я капсюли сюда положу…
Белов. Хорошо… (Начинает разбирать бумаги.) Будить не буду. Феликс Эдмундович поздно заснул… Еще согреешь.
Голубев. Первый раз вижу, что спит… Позавчерась в четыре утра вызвал. Захожу — сидит, вроде не ночь, а день посередке…
Белов. Да тише ты, Голубок! И что у тебя за бас?
Голубев. Насчет голоса я и сам мучаюсь… Я его, паразит-заразу, стараюсь туды запрятать, а он все равно наружу выскакивает… (Оглянулся на ширму.) Ничего не разбудил… Саша, а растолкуй ты мне… Чего он здесь, на диване, мается? Дали ведь ему квартиру…
Белов. Сам знаешь, сколько работы, не успевает… Да потом, что ему в квартире одному делать? Жена-то у него с сынишкой в Швейцарии, застряли в эмиграции… И никаких вестей оттуда нет… Опять почта пустая… Да мыслимое ли это дело? Сыну его Ясику уже семь лет стукнуло, а он его ни разу, понимаешь, ни разу не видел… Только по карточкам знает… Рвется к ним и сам себя за горло держит.
Голубев. Тише. Кажись, разбудили. Подожди, послушаю… (Подходит к ширме, слушает.) Мирно дышит, хорошо. Слава тебе господи, выспится. (Снова прислушивается.) Спит…
Открывается дверь, входит Дзержинский, свежий и бодрый.
Дзержинский. Доброе утро, товарищи… Василий Иванович, что вы там слушаете?
Белов. Я был уверен, Феликс Эдмундович, что вы спите…
Дзержинский. Нет, я был на допросе. Почта уже есть? (Подходит к столу, быстро просматривает почту: письма нет.) Так что вы там слушали, товарищ Голубев?
Голубев (сконфуженно). В общем, это… Ну вот, какое вы дыхание имеете?
Дзержинский. Погасите, пожалуйста, свет… (Подходит к окну, раздвигает штору.)
За окном утро. Дзержинский подходит к дивану, складывает ширму, убирает шинель, которой накрывался, вешает ее.
Голубев. Феликс Эдмундович, на явочной квартире Дубровина задержали да вот эти игрушки (показывает) в карманах нашли.
Дзержинский. Ясно, они готовят какую-то диверсию… Товарищ Белов, в три часа дня совещание по этому делу…
Голубев. Так я пойду.
Дзержинский. Да. Василий Иванович, Сеня еще не вернулся? Как только появится, пусть пройдет ко мне.
Голубев. Хорошо, передам. (Уходит.)
Дзержинский (Белову). С какого времени Василий Иванович принял дежурство?
Белов. С шести утра.
Дзержинский. А всю ночь вел наблюдение за явочной квартирой? Пусть его подменят в десять утра.
Белов. Хорошо.
Дзержинский (садится за стол, подписывает бумаги). Саша, это письмо надо немедленно разослать по всем губкомам. На двенадцать часов ночи экстренное заседание коллегии. (Закашлялся.)
Белов. Феликс Эдмундович! Опять вы четыре часа в сутки спите?
Дзержинский (мягко.) Вы, Саша, работаете столько же.
Белов. Я моложе и здоров.
Дзержинский. Нельзя наполовину ненавидеть или наполовину любить. Нельзя отдавать делу лишь половину души. Надо отдать всю душу или не давать ничего.
Белов. Владимир Ильич с утра звонил… Только не выдавайте меня, это секрет. Спрашивал, собираетесь ли вы ехать за Софьей Сигизмундовной и Ясиком?