— Доложите, кто вы, — потребовал я.
— А почему я должен вам докладывать? Что вы, генерал или мой командир?
— Я — военный прокурор. Здесь в целях маскировки не позволено никому размещаться. Таков приказ Военного совета армии. Вас об этом предупреждал капитан.
— До лампочки мне ваша маскировка, побудьте с мое на передовой и в Сталинграде, тогда поймете цену вашей бутафории… Вместо того чтобы играть в войну здесь, в глубоком тылу, перебрались бы за Волгу… Закопались, как кроты, пороху-то еще не нюхали, гимнастерочки новенькие!
Н. П. Смирнов прервал майора:
— Как вы разговариваете с прокурором армии!
Сдерживая себя, я спросил:
— Как вы очутились здесь?
— Идем на переформировку, — уже не так недружелюбно отвечал майор. — С июня сорок первого, наверное, уже пять составов моего батальона выбили фашисты, и ни разу нас не выводили, и вдруг на тебе: все сдать, даже автоматы, — и на отдых… Какой отдых, когда такое творится! Вот и вышли, увидели, как вы тут ладно расположились: земляночки под хатами, ни одного разорвавшегося снаряда, ни одной пули… А мои люди больше года под огнем, устали, понимаете — устали!
Из-за обозов вышли еще двое командиров и старшина. Они подошли к нам. Я приказал немедленно покинуть станцию, пока немецкие самолеты не обнаружили людей, и укрыться в ближайшем лесу. Майор заворчал. Я повторил приказание и предупредил:
— Если через тридцать минут вы не уведете людей, я возбужу против вас уголовное дело.
Майор выругался и, обращаясь к подошедшим командирам и старшине, подал команду:
— Готовиться к маршу!
На следующий день меня пригласил В. Д. Цветаев:
— Вы были на станции?
— Да.
— Почему не арестовали майора Неустроева? — Генерал протянул мне лист бумаги: — Читайте, это рапорт начальника ВОСО Николаева. Не майор, а черт знает что!
Рапорт был написан в крайне резких тонах. Николаев просил предать майора суду военного трибунала. О том, что майор все же выполнил мое требование, не было ни слова. Я стал рассказывать заместителю командарма, как все произошло. В это время двое конвойных ввели майора. Он, заложив руки за спину, исподлобья посмотрел на меня, затем на генерала. На лице — растерянность. Не дослушав меня, Цветаев приказал конвоирам уйти. Когда те вышли, он спокойно, но сурово спросил комбата:
— Кадровый?
— Так точно.
— И что думаете, если воевали в Сталинграде, так теперь на всех плевать? Вы просто анархист, а не советский командир. Под трибунал его, прокурор, и точка…
— Товарищ генерал, прошу учесть — устал я… люди устали…
— А вы не подумали, что ставите под удар целую армию, демаскируете ее, показываете противнику район сосредоточения?.. Не подумали?
— Не подумал…
— Красной Армии нужны думающие командиры… Судить его, да так, чтоб другим неповадно было. Идите…
Перед тем как возбуждать дело, я решил провести еще раз проверку. На вторые сутки результаты доложил генералу Цветаеву. Неустроев виноват, но выполнил приказание и вывел подчиненных из запретной зоны. Он груб и несдержан. Но Неустроев с боями идет от самой границы, три раза ранен и ни разу не покинул поля боя… Он устал, измучен отступлениями…
В. Д. Цветаев слушал молча, ничем не выдавая своего отношения к этим доводам. Когда я заключил, что судить Неустроева нецелесообразно, генерал поднялся, прошелся по избе и, остановившись возле окна, тихо сказал:
— Сукин он сын, этот ваш майор. Я из-за него ночь не спал… И тоже навел справки — прекрасный боевой командир. Погорячился я, конечно, когда сказал «под суд», думал, как буду теперь переубеждать вас…
Через много месяцев мы встретились с Неустроевым. В день освобождения Николаева в слободке меня обогнал какой-то подполковник, остановился и спросил:
— Товарищ прокурор, узнаете меня?
Я внимательно всматривался в усатое лицо офицера и не мог припомнить, где пересекались наши дороги.
— Неустроев я, начальник штаба полка и ваш должник, — представился офицер.
…В начале декабря 1942 года наша армия, получив наименование 5-й ударной, вошла в состав действующих войск. В конце декабря ее возглавил генерал-лейтенант В. Д. Цветаев. Боевой путь объединения прошел через Сталинград, Калач, Шахты, Новошахтинск, Донецк, Николаев, Одессу. Корпуса 5-й ударной форсировали Дон, Днепр и Днестр. На этих долгих и трудных дорогах войны сложился дружный коллектив руководства, штаба и политотдела армии, умеющий сурово осуждать ошибки и умно анализировать успехи, где каждый ценил и понимал друг друга. Прокуратура армии постепенно вросла в коллектив, и военные юристы чувствовали этот единый организм, все силы и помыслы которого отдавались одной цели — победе над смертельным врагом.