«Неохота, — мысленно отвечаю я, — но что делать, работа».
А вслух спрашиваю:
— Фамилия, имя и отчество приятельницы, ее адрес?
Татьяна Николаевна бросает на меня полный презрения взгляд, прикусывает нижнюю губу. Сейчас она соврет, это точно. «Но если подруги не существует, — думаю я, слегка опережая события, — то кто принес зажигалку в купе? Рубин?»
— Фамилия ее Лаврова, — выдавливает из себя Жохова. — Зовут Надя. Отчества, простите, не знаю. Адреса тоже.
— Из какого она города?
— Кажется, из Ленинграда, но это неточно.
— Она отдыхала вместе с вами?
— Нет, мы отдыхали по путевке, а она — без.
— Опишите ее.
— У меня неважная зрительная память. Ну, она такая… ну, худенькая… — На этом ее фантазия иссякает, взгляд становится беспомощным, просящим.
— Вы можете показать зажигалку?
Жохова отрицательно качает головой:
— Она куда-то пропала.
Только этого не хватало!
— Я все вещи перерыла, — продолжает Татьяна Николаевна. — Она будто сквозь землю провалилась. Даже не знаю, что и думать…
Я тоже. В отличие от мифической подруги, заявление о пропаже выглядит довольно убедительно, во всяком случае, похоже, что моя собеседница искренне расстроена потерей этой вещи.
— Как она выглядела?
— Очень изящная вещица. Из старинных. Корпус из слоновой кости, а сверху серебряный футляр, витой, из стеблей и цветов. Я оставила ее на столике в купе, и вот…
— Скажите, а Станислав Иванович — он что же, не знал о подарке вашей ленинградской приятельницы?
— Я не успела ему сказать. Она подарила зажигалку перед самым отъездом. Муж ее увидел и…
— И на этой почве вы поссорились?
Она небрежным жестом поправляет прическу, и это движение говорит мне о ней больше, чем все, сказанное до сих пор. Ей лет под сорок, и, по-видимому, она страдает той же болезнью, что и супруг, — старается произвести впечатление, с одной лишь разницей: Станислав Иванович хочет выглядеть значительным, а Татьяна Николаевна — моложе и привлекательней. Эффектно и не без кокетства она закидывает ногу на ногу, показывая мне обтянутые узорными колготками колени.
— Итак, между вами произошла ссора?
— Вы, я вижу, хорошо осведомлены? — парирует она.
Скромность украшает человека, но в данном случае я предпочитаю обойтись без украшений:
— Возможно, больше, чем вы думаете.
Она опускает ресницы, чтобы погасить вспыхнувшую во взгляде неприязнь.
— Не понимаю, зачем в таком случае вам я?
— Хочу знать еще больше.
Она морщится, как от зубной боли, но все же отчасти удовлетворяет мое любопытство:
— Мужчины ревнивы, и Станислав Иванович не исключение. — Жохова вздыхает: мол, что делать, приходится терпеть. — Он выпил лишнего, с ним это случается, и когда вернулся… Бог знает что пришло ему в голову. Придрался к зажигалке, стал упрекать меня в неверности. Ему, видите ли, показалось, что эту вещь оставил в нашем купе Рубин — так, кажется, вы его назвали. Станислав Иванович начал фантазировать, будто он, Рубин, приходил ко мне, ну и так далее…
— Скажите, подобные сцены имели место раньше?
— Станислав Иванович, — она упорно называет мужа по имени и отчеству, — ревнив сверх меры, но столь острого объяснения я не припомню. — Татьяна Николаевна меняет наклон головы, и я вижу мелкую сетку морщин у переносицы, искусно скрытую слоем косметики. — Он говорил всякие гадости и вообще… не заставляйте меня повторять этот бред.
— В котором часу ушел из купе ваш муж?
— В начале десятого. Как раз в то время, когда в соседнем купе находился грузин.
— Вы имеете в виду восьмое?
— Да, восьмое.
— Откуда вы знаете, что в купе у Рубина кто-то был?
— Они так ругались, что голоса были слышны через перегородку.
— А почему вы думаете, что вторым был грузин?
— Один из них говорил с сильным акцентом.
— Как долго это продолжалось?
— Несколько минут. Я легла спать и заснула. Проснулась уже около одиннадцати…
Я подвожу итог нашему разговору:
— Значит, между девятью и десятью вечера Виталий Рубин к вам в купе не заходил?
— Нет, — твердо отвечает она.
Поблагодарив Татьяну Николаевну, я еще несколько минут сижу молча, переваривая то, что услышал. Потом выхожу в тамбур.
Поезд трогается с места, медленно набирает скорость.
Гаврилыч уткнулся в стекло входной двери и пристально смотрит на уплывающее в темноту здание вокзала.
Я прошу открыть мне свободное купе.
Мы возвращаемся в вагон и останавливаемся у двери с цифрой три. Щелкает замок. Гаврилыч быстро проходит к столику и резким, сильным движением поднимает оконную раму.