В Заречном гравийная дорога и в самом деле была вся в ухабах и колдобинах. Улицы и переулки, освещенные тусклыми лампочками под проржавевшими абажурами, казались необитаемыми. Только окна одноэтажных домов, отгороженных от дороги штакетными заборами и тощими палисадниками, обнадеживали: жизнь здесь все-таки теплилась. «Рафик» петлял в поисках Коптевского переулка, и Леха всякий раз замысловато ругался, заехав не туда. Резко разворачивал машину и приговаривал: «Вот ты мне еще в кювет сползи». На ухабах Игнатова и Лосева мотало, бросая друг на друга, они хватались то за поручень сиденья, то за угол столика, на котором подпрыгивал, норовя соскользнуть, «дипломат» Игнатова, и кричали Лехе, чтоб вез полегче, но не было в их голосах ни досады, ни усталости — лишь нетерпеливое ожидание: скорее бы!
Лосев, появившийся в прокуратуре месяц назад, выспрашивал у Игнатова подробности его, теперь знаменитого, дела: как он, Игнатов, по косвенным, третьестепенным данным, собранным из двух десятков уголовных дел, однажды вычислил местожительство, профессию и возраст того, кто десять лет вел свою страшную охоту; как группа захвата однажды, вот таким же дождливым вечером, подъехала к нужному им дому метров за триста — ближе из-за слякоти было нельзя; как Он, наводивший ужас на всю область, шел к машине, окруженный толпой, пристегнутый наручниками к руке одного из оперативников, — шел, дрожа от страха, и трижды останавливался, прося разрешения «отлить»; как толпа чуть-чуть расступалась, и он долго возился — заедала «молния», а одной рукой было неудобно, другая же, в стальном кольце, была чугунной, неспособной шевельнуться.
В группе захвата Игнатов не был и знал все это со слов, и потому, наверное, самым сильным его впечатлением были первые минуты допроса, когда увидел Его — высокого, кудрявого, с подковой усов, с длинными, почти до колен, рычагообразными руками. Он был почти до мелочей таким, каким Игнатов однажды его себе представил, собрав из уголовных дел косвенные свидетельства о его внешности.
Но все-таки самой потрясающей подробностью этой истории было другое: за Его преступления в лагерях отбывали наказание невинные, оговорившие себя люди, и их предстояло как можно быстрее освободить. Всех, кроме одного — сына Кирпичниковой…
Сейчас они ехали по поручению прокурора к человеку, с которым Игнатов мысленно не раз говорил и даже заготовил для него специальные слова и целые фразы. Правда, сейчас, вспоминая их, он все больше и больше в них сомневался, — здесь, в этом сумрачном поселке, затянутом дождевой мглой, они начинали ему казаться неубедительными и даже нелепыми.
Наконец они нашли Коптевский переулок, и Леха теперь вел «рафик» медленно, высматривая на воротах и калитках размытые дождем номера. Остановились у щелястого забора. «Кажется, приехали». Леха выключил зажигание. Калитка была не заперта. В тесном дворике, под навесом, в сумраке угадывались ряды дров. У крыльца, из будки, глухо поворчав, тявкнула собака. Постучали в дверь. Постояли, подняв воротники, — сверху по-прежнему сеял мелкий дождь. И, не дождавшись приглашения, вошли.
— Есть кто дома?
В слабом свете горбилась скособоченная, обитая войлоком дверь, слышалось бормотание телевизора. Игнатов взялся за ручку, потянул. Раздался чмокающий звук, и они оказались на кухне. Здесь сипел на плите чайник, пахло отсыревшей известкой, углем и дымом. Дверь в комнату была отворена. В ее проеме они увидели троих: щуплый, с редким пушком на голове старик, старушка с седым узелком на затылке и рослый мужчина неясного возраста, сидевший впереди, в шаге от экрана, как-то очень уж прямо, будто спина у него не гнулась, смотрели программу «Время».
— Можно?
У телевизора зашевелились. Старушка встала, кивая, застегивая быстрыми пальцами пуговицы на кофте.
— Захо́дьте, будьте до́бры.
Игнатов и Лосев вошли, остановившись у дверей. Комната была перегорожена шкафом, в зеркальной дверце которого мелькал отраженный экран. Под низким потолком тянулась бечевка, на ней висела цветастая, сдвинутая сейчас занавеска, открывшая металлическую кровать с блестевшими по углам шарами, и мужская рубашка.
— Садитесь, будьте до́бры, — говорила старушка, выдвигая стулья из-за круглого стола и проводя по ним рукой, будто смахивая невидимую пыль.
— Да мы ненадолго, — сказал Игнатов, раздумывая, проходить или оставаться у дверей. — Мы из прокуратуры.