— Гражданин Лямзин… Установлено: путем мошенничества вы…
— Ничего не установлено! Клиент жулик! Деньги пытался у меня отобрать, вот и потасовка… А чтобы оправдаться — клевещет! На голый крючок не ловите, свидетелей нет, я — одно, он — другое… Доказывайте!
— По-хорошему, значит, Лямзин, не хотите…
— Чего? Дождешься от вас хорошего!
— Ладно. Давайте иначе… Вчера в магазине «Березка» вами был приобретен телевизор «Тошиба». Номер его, ваша подпись фигурируют как в документах, оставшихся в торгующей организации, так и в гарантийном талоне… А талон покуда изъят у установленного лица, показавшего, что телевизор вы ему продали по спекулятивной цене. Опять валюта, Лямзин. Через бытовую радиоаппаратуру, но по сути…
— Беллетристика. Гнилые привязки. Это раз. Теперь два: ничего не знаю. Понастроили всяких «березок», теперь хватаете кого ни попадя… Подпись в талоне… ха! Веская улика! Там что Лямзин, что Чарли Чаплин — никакая экспертиза не установит!
— Ну вы и тип…
— Не нравлюсь? Готов уйти. Кстати, начальник, вы Библию хоть раз на сон грядущий почитывали? Я так чувствую — нет. Заповедей не знаете, не по-божески инкриминируете. Может, Моисей и кокнул часть скрижалей, покуда нес их с горы Синай, но в тех, что донес, не сказано: «Не продай». Вы сами загляните, убедитесь… А в Библии все есть… что надо!
— Лямзин, истинно говорю вам: не спекулируйте тем товаром, которого у вас нет в наличии. Имею в виду вашу набожность. Поехали лучше домой. К вам домой… Вот постановление о проведении обыска, ознакомьтесь…
— Миша, сердечно рад видеть тебя… — Ярославцев жестом пригласил присесть рядом с собой в машине полного дородного мужчину с загорелым, в резких морщинах лицом. — Рассказывай, как живешь, дорогой, какие проблемы…
— Все по-прежнему, — обреченно вздохнул Миша. — По-прежнему нет главного: ума, здоровья и денег. Но… все завидуют.
— Понимаю тебя, как никто, — рассеянно улыбнулся Ярославцев. — Э… Ты, конечно, удивлен нашим прямым контактом? Тогда сразу развею двусмысленность: есть срочное дело, Матерый вне его, а мне… остро и быстро необходимы деньги.
Миша важно кивнул, подчеркивая полное осознание значимости слов собеседника.
Ярославцев тронул пальцем брелок, прицепленный к связке ключей, торчавших в замке зажигания.
— Знаешь, что за брелочек?
Миша, вытянув губы, мелодично посвистел. Тотчас брелок отозвался переливом маршевой мелодии.
— Очень хорошо, — констатировал Ярославцев. — Теперь слушай. Часть пластмассы и микросхем можно приобрести официально. Для подстраховки. Вдруг: откуда, что?..
— Азбука Буратино, — прокомментировал Миша.
— Пластмасса есть. Микросхемы есть. Макет брелка есть. Люди, задействованные на производстве — будущем, естественно, тоже есть. Всю эту макросхему я готов продать. Ты — цыганский барон, рынок сбыта у тебя свой, надежнее любой сицилианской мафии… По вокзалам и поездам побредут бесчисленные…
— …пестрые соплеменники мои, — закончил Миша, раскуривая сигару. — Сколько стоит макросхема? Людишки твои… проверенные, а?
— Ручаться я привык исключительно за себя, — мягко ответил Ярославцев. — О цене же так: много не надо, тысяч пятьдесят.
— Столько с собой не ношу… — Лицо Миши озарилось мрачноватой улыбкой. — Куда желаешь, чтобы калым принесли? Когда желаешь? Какого человека желаешь, чтобы принес? Может, симпатичного желаешь?
— Завтра. В два часа дня. У меня дома, — отчеканил Ярославцев. — С людьми к тому моменту договорюсь. Координаты их тебе передадут. Послушание гарантирую безоговорочное.
— Ох, — вздохнул Миша. — Умная у тебя голова, Хозяин. Сколько брелков подарил этих, как спички дарил — не думал…
— Да если бы и думал. Не в брелках деньги, а в людях. До свидания, Миша.
— Прощай, Хозяин.
Склонившись понуро над рулем, он стылым взглядом исподлобья провожал грузную, в клетчатом, модного покроя пальто, фигуру цыганского барона, усаживающегося на заднее кожаное сиденье своего заграничного лимузина, фыркавшего выхлопом двухсот шестидесяти лошадиных сил.
Все. С мелочами сегодняшнего дня он покончил. Теперь предстояло главное: предстояло совершить насилие над собой… Впрочем, не было ли насилием над собою то, что совершено им сегодня? Да, но совершено-то на технике сухих переговоров; он ни перед кем не играл, действовал искренне и открыто, а вот сейчас начиналось тягостное и порочное…
Анна. Женщина, существующая как некий объект… чрезвычайного, стратегического назначения. Объект, требующий неусыпного контроля, вклада средств и точной нацеленности на запланированную функцию.
Операция «Анна» началась год назад, когда он впервые ощутил неминуемость приближающейся грозы… Ощутил, но не отмахнулся легкомысленно, не пошел на поводу расхолаживающего благоденствия сиюминутности, наоборот: начал жить встречей катастрофы. Заставил себя.
Заставил себя встать однажды ранним утром, поехать на противоположный конец города, дождаться, когда из подъезда жилого дома выйдет малопривлекательная сорокалетняя женщина, сядет в «Жигули» и отправится привычным маршрутом на службу. А он последует за ней и на очередном перекрестке «неловко» перестроится из ряда в ряд, покорежив крыло ее автомобиля.
С этого началось «знакомство». С ее истерических упреков, поползновений немедленно вызвать ГАИ, сильного душевного волнения, вызывавшего в нем едва сдерживаемый смех…
— Как вы думаете… во сколько обойдется ремонт? — терпеливо спросил он, выслушав ее возмущенные причитания.
— Да тут… на двести рублей…
— Очень хорошо. Вот двести рублей. За моральные издержки. Расходы по ремонту тоже беру на себя. Через три часа подъезжайте на станцию в Нагатино и там заберете свою машину.
— Я не могу через три… только вечером!
— Как скажете. А пока моя машина к вашим услугам.
Вечером, получив идеально отремонтированный автомобиль с попутно устраненными дефектами, дама позволила себе, наконец, представиться Ярославцеву как Анна, смущенно возвратив двести рублей. Тот долго отнекивался, а после весело предложил:
— Данный конфликт заслуживает того, чтобы его отметить где-нибудь, скажем в «Арагви». Деньги мои, платите вы… Идет?
Отметили. Познакомились.
Так и появился объект… стратегического назначения.
Анна отличалась вздорным характером, благодаря которому растеряла все былые привязанности к ней мужчин и замкнулась в работе, обретя в ней смысл и опору. Занимала Анна определенную должность в финансовом ведомстве Внешторга; должность ответственную, связанную с крупными валютными операциями.
Отношения с любовницей развивались именно так, как Ярославцев и предполагал: в Анне все более крепла привязанность к нему, и все острее желалось ей женского, обычного — надежного мужа, детей, — при полном, впрочем, понимании неосуществимости такого желания, — возлюбленный имел семью, устоявшийся быт, прочный достаток и ничего иного, помимо тайной связи, не мыслил. Но и тем дорожила увядающая Анна: наконец-то в чистенькой квартирке ее с разнообразными половичками, салфеточками и целой коллекцией гипсовых статуэток появился настоящий мужчина — щедрый, тактичный, с положением — как-никак, а близок к одному из министров: а может, и не к одному…
С блистательной небрежностью преподносились им сногсшибательные но ценам подарки, играючи разрешались острые житейские проблемки… Одно угнетало Анну: нечасто, как о том мечталось, навещал ее любимый, а мечталось… да, о многом мечталось Анне! И как-то, превозмогая страх, рискнула она все-таки спросить его: могут ли они быть вместе? Как муж и жена. Ответа она ожидала любого, но услышала более чем внезапное…
— Не хочу тебе лгать. — ответил Ярославцев. — А правда же такова: в этой стране я не добился ничего. О сути моих неудач ты знаешь… Короче. Страну я собираюсь покинуть. Ты же со мной не поедешь. Так?
Покинуть страну… Она не могла вымолвить ни слова. На том разговор и окончился. А после были бессонные ночи и какая-то деформировавшаяся реальность повседневности, в которой думалось ей больно и ясно о ценностях сегодняшней ее жизни. Привыкла она к Ярославцеву; привыкла как к наркотику, утрата которого лишала жизнь всей прелести и аромата, всей радости и надежды, оставляя лишь голую, накатанную схему ее прошлого, пустенького бытия. А что было в нем? И не вспомнить…