Он перебрался через железнодорожную насыпь, поблуждал переулками какого-то незнакомого района, поймав, наконец, «левака».
— В центр, — сказал коротко.
— Центр большой, — ответили справедливо.
— Москва, Кремль, — сказал Матерый. — Двигай.
У Манежа действительно стояла «дежурная» «трешка» — то бишь третья модель «Жигулей» — одна из самых первых криминальных халтур Толи; машинка старенькая, но надежная. Вот на ней он и уедет на дачу. А дачу он не провалил: очень правильно себя вел, не терял головы.
…оставив машину у подъезда дома, где проживает Прогонов В. В., объект — Монин А. М. — поднялся в квартиру последнего, откуда скрылся в неизвестном направлении по пожарной лестнице.
В целях восстановления наблюдения за объектом необходимо усилить контроль за квартирой гр. Лямзина И. З., где находятся вещи, принадлежащие гр. Монину А. М.
В комнате за номером шесть, куда, руководствуясь повесткой из отделения, Ярославцев зашел, сидел молодой человек в легкой спортивной куртке и джинсах и оживленно разговаривал по телефону. Узрев посетителя, человек спешно разговор завершил и представился оперативным уполномоченным Курылевым.
— Тэк-с, — начал он, скорбно изучив протянутую повестку. — Ярославцев… Неприятности у вас, товарищ… — И устремил скучающий взгляд куда-то в окно. Продолжил: — Навещали ли вы три дня назад известного вам гражданина Докукина?
— То есть? — не понял Ярославцев.
— Заходили ли вы три дня назад к гражданину Докукину домой? — внятно и медленно произнес Курылев.
Ярославцев вспомнил… Действительно, существовал среди его окружения работник мясокомбината Докукин, с кем связывали его деловые отношения по мелочам, в основном, быта. И три дня назад действительно заехал он к этому Докукину за своим компьютерным дисководом, одолженным тем на время. Дверь в квартире оказалась незапертой, Ярославцев вошел, кликнул хозяина, но тот не отозвался. Дисковод между тем стоял на виду, в нише «стенки». Поскучав минут пять, Ярославцев, куда-то торопившийся, решил выйти из положения следующим образом: написал записку хозяину, — мол, все в порядке, технику я забрал, а дверь зря открытой держишь, — и отправился восвояси, далее дожидаться Докукина не собираясь. Ну, вышел, вероятно, человек к соседям, задержался там… Уже через час Ярославцев и думать забыл об этом эпизоде. И вот…
— Ваша записочка? — Курылев вытащил из папки, лежавшей на столе, клочок бумаги.
— Моя.
— Когда, при каких обстоятельствах…
Ярославцев рассказал.
— Значит, об ограблении вам ничего не известно? — выслушав, спросил Курылев. — Квартирку-то потрясли, — сообщил он грустно. — Потому и дверь открыта была. А украли ценную картину. Целенаправленно, значит.
— Но при чем здесь… — начал Ярославцев.
— А при том, — перебил Курылев. — Странно вы как-то все объясняете, товарищ. Чудно… Я, конечно, не следователь — тот болен, я по его поручению тут с вами… беседую; но — чудно… Входите в чужую квартиру, не удивляясь отсутствию хозяина, тому, что дверь настежь… Берете аппаратуру…
— Так свою же аппаратуру!
— Правильно. Насчет нее состава нет…
— Спешил я, поймите!
— И доспешились. — Курылев насупился. Помолчал, крутя в пальцах авторучку. — А гражданин Докукин, между прочим, утверждает, будто на картину вы неоднократно и напряженно заглядывались, купить картину предлагали также — неоднократно… Есть свидетели.
— Ну… крепостной художник, помню… Портрет девушки; милое лицо, живые глаза… Да, предлагал… и что же?
— А то, что гражданин Докукин на вас очень серьезную бочку катит, — сообщил Курылев.
И тут Ярославцев припомнил: Докукин был должен ему три тысячи. С долгом тянул год… Может, посчитал экспроприацию картины как акт погашения долга и оскорбился, накляузничал?
— Но я же не брал, клянусь! — воскликнул Ярославцев с горячностью и замолк, потрясенный нелепостью всего происходящего здесь, унизительностью обстоятельств и неимоверной их глупостью. И еще — невольным смятением своим. — Ерунда какая-то, — произнес, озлобляясь.
— Хорошенькая ерунда… — усмехнулся Курылев. — Сейчас задержим вас из-за нее на трое суточек, а после посмотрим, о какой такой ерунде вы речь поведете… На работу сообщим…
— Доводы! — признал Ярославцев. — Потому давайте думать, согласен. Итак. Картину похитили. Полагаю, и в самом деле — с прицелом и с умыслом. Значит, возвратить ее силами вашего отделения будет нелегко, так?
— Интересно излагаете, — с апатичной хитринкой в голосе произнес Курылев. — С удовольствием послушаю дальше.
— Докукина я знаю довольно поверхностно, — продолжил Ярославцев и замолчал: в памяти всплыла забавная сценка: он и Докукин едут по какому-то пустяковому дельцу на машине Докукина; заворачивают на заправку гостранспорта, и Докукин, прихватив батончик ворованной с мясокомбината колбасы, идет на переговоры с заправщицей, повергая Ярославцева в беспросветную удрученность от своей сопричастности к какому-то жалкому ливерному расхитителю…
— …знаете поверхностно, — напомнил Курылев.
— Да. Но кое-что в характере его для меня очевидно: жаден, расчетлив и, видимо, используя ситуацию, желает из меня что-нибудь да выжать. Так?
— Ну, на такие вопросы мы ответов не даем, — важно отозвался Курылев, выпятив нижнюю губу. — Но бочка катится, учтите.
— А если так: я ему компенсирую и… с концом дело! — взвинчиваясь, предложил Ярославцев. — Не до того мне, чтобы еще в склоку со всякой сволочью лезть… Пусть назначает цену.
— Героически вы! — одобрил Курылев не без удивления. — Только… дело-то не с концом! В начале дело, в периоде расследования. И закрыть его могут лишь в следственном отделе района — при отсутствии, дополняю, состава преступления или его события… Что решает исключительно прокурор. Дошло? — Он пристально вгляделся в Ярославцева, как бы постигая сущность собеседника и характер его. — А может, — произнес полушепотом, опуская глаза, — у вас с Докукиным договоренность имелась о продаже картины, а? Он вам доверял, а потому и ключи у вас были… там замок чистенько вскрыт, нда. Ну, а про договоренность Докукин подзабыл или на всякий случай милицию вызвал, поскольку к вам дозвониться не сумел… А после все утряслось. Поговорите с Докукиным, авось вспомнит чего… Следователь — женщина благожелательная… В общем, зайдите ко мне сегодня вечерком после разговора с потерпевшим…
С гудевшей от злости головой Ярославцев от отделения позвонил потерпевшему домой. Тот, хорошо, оказался на месте.
— Ты что же творишь, пакостник? — начал Ярославцев.
— А ты чего творишь? — донесся грубый ответ. — Чего по квартирам шастаешь?
— Короче, ищешь крайнего, на милицию не надеешься?
— Почему? — раздалось в трубке лениво. — Я заявление подал, пусть разбираются, у них служба такая.
— Но меня-то зачем приплел? — Ярославцев закусил губу. — Возможность договориться есть. Сколько ты хочешь за мазню?
— За старинное полотно я хочу десять тысяч советских рублей, — молвил рассудительно и чеканно.
— Подумаю.
Он повесил трубку. А потом словно очнулся. Да о чем он заботится, в конце концов! О сохранении престижа — как бы на работе не прознали, в какое дело ненароком вляпался? Или следствия испугался? Да эти же волнения — из прошлого, из другой, навсегда другой жизни. Да, можно и на своем стоять, можно и договариваться как-то… Опер Курылев и женщина-следователь, которым выгоднее списать дело в архив, конечно же поймут его, не поверят, что способен на такую дешевку, да оно и видно: сразу, вполглаза, и играть не надо в честного и благородного, — образ убедителен сам по себе, а масштаб образа тоже виден издалека… Остановись в суете, Володя. Прояви хотя бы немного уважения… к собственной личности. И договариваться с хищненькой крыской Докукиным, равно как и с милицией, вынужденной охранять интересы потерпевшего, не стоит; когда-то стоило, теперь — нет. Только бы потянуть время… Вообще, конечно, некстати, ох как некстати все!
И — еще раз о суете… Куда теперь-то ты собрался, мил человек? В министерство? А зачем? Инерция, да? Общественное ты животное, Вова, и даже когда все законы общества для себя сломал, пытаешься им следовать, смешной человек… Другой вопрос — неудобно, ждут тебя там…