Знаменательное совпадение!
— Вы, наверно, по поводу несчастного случая? — продолжает он.
Я киваю и задаю ставший традиционным вопрос:
— Меня интересует, чем вы занимались между девятью и одиннадцатью вечера.
Он улыбается и вытаскивает из кармана пиджака портсигар из слоновой кости, покрытый тонкой серебряной вязью.
Про себя отмечаю, что в таком портсигаре пристало держать дорогие сигареты, может быть, даже сигары, но уж никак не «Астру», которой угощает меня хозяин этой шикарной вещицы.
— Вы спрашиваете, чем я занимался? Чем обычно занимаются мужчины, дабы скоротать свободный вечер? — «Вечер» он произносит без последнего «р», зато «скоротать» звучит интригующим «сквотать». — Играл в преф, побаловался чайком, потом баиньки. Сами понимаете, в пути выбор развлечений невелик.
Лисневский щелкает портсигаром и прячет его в карман.
— Меня интересуют подробности.
— Какие подробности?
— Всякие. В частности, ваша ссора с пострадавшим.
— Ага, — говорит Лисневский.
И с этого момента наши едва зародившиеся отношения вступают в новую фазу. На смену светской улыбке, как и следовало ожидать, приходит легкое раздражение. Он вытаскивает огромные часы-луковицу, недвусмысленно смотрит на ажурные стрелки, намекая на время.
— Пусть это вас не смущает, — говорю я. — В экстренных случаях мы имеем право беспокоить свидетелей в ночное время.
— Да-да. — «Водион» рассеянно смотрит куда-то поверх моей головы, скорей всего на свое собственное отражение в зеркале. — Случай, безусловно, экстренный…
— Итак, Родин Романович?
— Вас, наверно, смущает совпадение имен? — делает он следующую попытку уйти от вопроса. — Просто покойный родитель чрезмерно увлекался Федором Михайловичем…
— Родион Романович, меня интересует, при каких обстоятельствах произошла ваша ссора с Виталием Рубиным.
— С усопшим? — уточняет Лисневский и чешет висок длинным ногтем указательного пальца. — Собственно, ссора ли это? Он действительно вел себя вызывающе. Оскорбил Тенгиза, назвал меня мошенником, но, согласитесь, не вызывать же мне его на дуэль, а драться по такому поводу интеллигентному человеку просто глупо. К тому же мы с ним в разных весовых категориях.
— Так и не выяснили отношений?
— После игры я его не видел. Вас, кажется, интересует именно это? — Лисневский поправил узел галстука, хотя необходимости в этом не было. — В девять я вернулся к себе в купе. Там застал семейную сцену. Я, признаться, не любитель острых ощущений, поэтому попросил проводника перевести меня в свободное купе, что он и сделал. Милейший человек. Далее: я перешел во второе купе, побаловался чайком и лег спать.
— В котором часу баловались?
— Увы, не засек. — Он разводит руками. — Не имею привычки.
— Когда проводник убирал стаканы, вы уже спали?
— Ах да, совсем упустил. После чая я решил совершить нечто вроде вечернего моциона. Зашел к проводнику, поболтал с ним, так сказать, на вольные темы, а уж потом пошел к себе.
— Рубина, конечно, не видели?
— Только мельком. — Лисневский изящным щелчком сбивает невидимую пылинку с лацкана пиджака. — Он направлялся к себе, но, откровенно говоря, у меня не было ни малейшего желания общаться с этим типом.
— Кто, кроме вас, играл в карты?
— Рубин, Эрих и Тенгиз.
— А кто присутствовал при этом?
— Квасков и мой сосед Жохов.
— В каком купе едет Квасков?
— Володя? В пятом.
— Скажите, Родион Романович, почему вы не пошли вместе со всеми в ресторан?
— Я, знаете ли, поиздержался за время отпуска. В настоящее время, что называется, стеснен в средствах.
— Понятно. Ну а в период между десятью и одиннадцатью никуда из купе не отлучались?
— Спал, как сурок. — Он натянуто улыбается, но тут же улыбка сбегает с его лица, и, подавшись вперед, он проникновенно заглядывает мне в глаза: — Я вас очень прошу, бога ради, не вмешивайте вы меня в эту историю. Поверьте, что я не имею к ней ни малейшего отношения.
— А кто имеет? — спрашиваю я тем же тоном. — Может, подскажете? Время-то позднее.
Он выпрямляется, и мы некоторое время слушаем перестук колес, думая каждый о своем.
Когда я выхожу, на щеках «Водиона Вомановича» горит яркий румянец.
Мои попытки сдвинуть с места оконную раму ни к чему не приводят. А жаль — глоток свежего воздуха мне бы не помешал. Выхожу в коридор и стучу в пятое купе.
— Квасков? — спрашиваю у заспанного мужчины, появившегося на пороге.
— Так точно, — отвечает он, массируя веки пальцами. — Владимир Квасков.
— Разрешите войти?
— Конечно, — он пропускает меня к себе в купе.
Постель смята — хоть один человек в вагоне спал спокойно. На откидном столике стоит початая бутылка боржоми.
— Где брали? — спрашиваю у Кваскова.
— В ресторане. Хотите?
— Не откажусь.
Я наполняю стакан и жду, пока в нем прекратится извержение пузырьков.
— Вы догадываетесь, по какому я поводу?
— Догадываюсь, — отвечает он.
— Расскажите, чем вы занимались между девятью и одиннадцатью часами вчера вечером.
— Одну минуту, дайте припомнить. Значит, так: до девяти смотрел, как в восьмом купе играли в преферанс. Пошел в ресторан ужинать. Сидел один. Минут через десять пришли соседи по вагону: Станислав Иванович и этот, что из Прибалтики.
— Эрих?
— Не знаю, кажется, Эрих. Он посидел с полчаса и ушел, а мы остались. Так… Постойте, около десяти в ресторан пришел еще один. Тенгиз из четвертого купе, но он сел отдельно. В одиннадцать мы со Станиславом Ивановичем вернулись в вагон. Не успел я раздеться, как услышал крики. Вышел узнать, что случилось. Оказывается, мужчина из восьмого купе разбился.
— Не помните, с кем он ссорился во время игры?
— Ну, поругался с Тенгизом и с тем… пижоном.
— Лисневским?
— Да, с ним. Назвал его мошенником — не знаю почему. Я ведь за игрой не очень-то следил, сидел так, за компанию, от скуки. А с Тенгизом он сцепился из-за мандаринов, которые тот везет с собой.
— Вы долгое время находились в ресторане со Станиславом Ивановичем. О чем говорили?
— Это целая история. — Квасков показывает на бутылку: — Будете еще?
— Спасибо, — отказываюсь я.
Он делает несколько глотков прямо из горлышка.
— Значит, так. Станислав Иванович нашел у себя в купе зажигалку, вроде бы не свою, а этого… Рубина. Ну, закатил жене скандал, заподозрил, что, пока его не было, Рубин заходил к его жене. В ресторане только об этом и говорил. Обещал расправиться с ним, жене своей угрожал и всем на свете. Мне, знаете, даже надоедать стало, тем более что он солидно под градусом был, пива набрался, а пьяный человек, сами понимаете…
— Почему же вы не ушли, как Эрих, например?
— В том-то и дело. Он ведь попросил меня удержать Станислава Ивановича в ресторане как можно дольше.
— Кто, Эрих?
— Да.
— А чем он это объяснил?
— Сказал, что нехорошо получится, если Станислав Иванович в таком состоянии вернется в вагон. Начнет, дескать, приставать к пассажирам, скандалить…
На короткий промежуток времени я перестаю слышать Кваскова. Все, что касается Янкунса, вдруг выстраивается в одну логическую цепь. Оказывается, в ресторан пошли не втроем, а сначала Квасков, а уж за ними Эрих с Жоховым. Следовательно, Эрих привел Станислава Ивановича, Эрих оставил его на попечение Кваскова, Эрих попросил, чтобы тот задержал Жохова как можно дольше. Очень любопытно!
— Вы знали Рубина раньше?
— Вроде нет.
— А других пассажиров?
— Тоже.
— Станислав Иванович не показывал вам зажигалку: ту, что нашел у себя в купе?
— Нет, не показывал, но я видел ее во время игры. Она лежала на чемодане, и все, кто там был, прикуривали от нее.
— Это была зажигалка Рубина?
— Откуда же я знаю, чья она. Может, и его, но пользовались ею все курящие.
— Вы выходили из ресторана между десятью и одиннадцатью?
— Да, на пару минут. Вместе со Станиславом Ивановичем. Он, я уже говорил, был сильно пьян, и я отвел его в туалет.
Я желаю Кваскову спокойной ночи и выхожу в тамбур.