– Ну что? Ну что?.. – Но Сидоров некоторое время не понимал, чего от него хотят.
– Ехал на зайце, – вяло, с одышкой сказал он. Рассказывать не хотелось.
– Главное – время, – сказал Синайский жестко. – Когда?
– Ноябрь.
– Говорите точнее, – сказал Борухов. – Оно показывает довольно точно.
– Я не знаю, – плаксиво сказал Сидоров.
– Сейчас поймем, сейчас поймем, – сказал Синайский и потащил из кармана календарик с видом Девичьей башни. – Смотрите и говорите; вот ноябрь: первая неделя?
– Нет, – с неожиданной уверенностью сказал Сидоров. – Но и не вторая. Начало третьей?
– Ай молодец, – сказал Борухов и посмотрел на старшего медбрата как на дурного ребеночка, неожиданно принесшего четверку, а потом жадно спросил: – Ехал на зайце где? Москва? Думайте хорошо.
– Точно нет, – вдруг сказал Сидоров и прикрыл рукой рот.
– Где? – спросил Синайский. – Где?
– Я честно не знаю, – шепотом сказал Сидоров. – Поле. Черное поле.
– Куда? – спросил Борухов.
– К деткам. Еду вез, – сказал Сидоров и почему-то устыдился.
– Вот же невозможный человек, – сказал Борухов.
– Что-то там было примечательное? – мягко спросил Синайский. – Вода? Горы? Архитектура?
– Только поле и грязь, – сказал Сидоров, – ничего больше. В мешке что-то страшноватое или краденое, но еда. Мне от этого хорошо было.
– Еще бы вам не было, – сказал Борухов со вздохом.
– Главное ясно, – сказал Синайский, – главное полностью ясно.
– Что? – жадно спросил Сидоров.
– Главное, – сказал Борухов.
Все еще ничего не понимая и начиная злиться, Сидоров спросил:
– А вы что видели?
– Разное, – уклончиво сказал Синайский.
– Ну? – упрямо спросил Сидоров.
– Чудо-юдо-рыба-кит, – сказал Борухов. – Все бока его изрыты, частоколы в ребра вбиты. Воняет теперь.
Тут Сидоров заметил, что его собственные руки пахнут странно – вроде вяленым мясом, а вроде чем-то горелым. Очень захотелось согреть воды и срочно отмыться, и он с неожиданной тоской подумал о кипятке, который выварками приносили в актовую залу, туда, где шло бритье, где его давным-давно ждали и откуда он еще недавно счастлив был под любым предлогом на пять минут сбежать.
– А вы, профессор? – спросил он Синайского, будучи почему-то уверенным, что заранее знает ответ.
– А я еще не ложился. – Синайский развел пухлыми ручками и покачался на пухлых ножках.
«И не ляжешь, – подумал старший медбрат, – а ляжешь – не расскажешь».
– Чудо-юдо-рыба-кит, – протянул он. – И что это значит? А?
– Да ничего, ничего не значит, – сказал Борухов очень холодно.
– Господи, – злобно сказал Сидоров. – Да чем вы тут занимаетесь, а? Галлюцинации свои толкуете, собственный пуп нюхаете. Советские врачи! В такое время! Как Жеремова какая-то! В пижамы вас переодеть и норпитипин капать! Стыдно! Я вообще за выварками пришел! А вы, Борухов, и вы… Вы, Борухов, – быстро спохватился старший медбрат, глядя на совершенно лысый череп старого профессора и его кругленький, дрябленький подбородок, – немедленно идите наверх бриться. У вас в кудрях небось эскадрон ночует.