На самом деле любая одежда ее только портила. Заставляла смотреть на лицо, а на нем у нее никогда не было ни достойного, ни даже определенного выражения.
В этом — ее проклятие. Ей очень пошли бы белая прозрачная блузка, застиранные джинсы и ковбойские сапоги цвета мальвы. И густые вьющиеся волосы. Если бы они были. И к ним еще черная куртка без рукавов и широкое пальто из натуральной кожи.
Когда же людям надоест приносить свою самую выразительную часть тела в жертву непогоде и мимике — постоянной, предательской, бесполезной? Начали бы тренировать лицо и щадить его, как когда-то щадили руки, — те, кто мог себе это позволить, конечно.
Что вообще означает чье-то лицо? Увидев его хоть мельком, она потом узнавала его всегда, но не сумела бы описать лица даже старых знакомых. Узнавание и оценка стали у нее настолько бессознательными, что она не понимала, например, как можно создать фоторобот.
Вот бы лица были, как автомобили, каждый год новая модель. И обводы с каждым разом все лучше, и пассажиров вмещается все больше, но машина всегда узнаваема. Все та же кожа определенной жесткости, тот же набор заранее запланированных морщин, и от носа до губ всегда ровно сантиметр.
Да что лицо! Лучше, чтобы все части тела были видоизменяемы. И одежда могла бы возбуждать всю поверхность тела, не важно, где там что.
За последние десятилетия люди стали заметно больше ростом, а никто этого как будто даже не замечает. Растут, как города, а улочки-то узкие, и городской транспорт уже не справляется. Лекала стали делать длиннее, но ведь почти любое платье, и обувь особенно, сохраняют красоту только при небольших размерах, для которых они, собственно, и моделировались, а для больших размеров их просто вытянули, и стало некрасиво.
При небольшом росте человек меньше ест, ему всего нужно меньше, и места везде хватает, и все кругом представляется ему таким большим и волнующим. Даже на самых дешевых местах в самолетах можно вытянуть ноги. К чему весь этот ажиотаж: больше, больше? Большое волнует, но в нем нет величия. Пусть у тебя самый большой автомобиль и самый большой дом, но сам-то ты от этого больше не станешь.
Юлиус был так высок и так худ, что стоило ему чуть приподнять плечи, как он уже казался вешалкой.
Если он держал спину прямо, то выглядел деревянным. Хотя рост у него был всего-то на несколько сантиметров выше среднего.
Интересно, как бы он выглядел, если бы голова у него была на несколько размеров меньше или больше? Или если бы у него выпали все волосы, а парика он не носил бы? У него кожа потела и чесалась — что, если бы он выбрил себе все волосы? Хотя нет, с облегчением вспомнила она, у него всегда был включен кондишен.
От внешности зависело так много, что видимость и сущность никак друг с другом не связывались. Изюминка пропадала.
Стараясь вспомнить как можно больше — на всякий случай, вдруг понадобится? — Ребекка не отдавала себя отчета, что большая часть даже этих уже осознанных воспоминаний для нее совершенно бесполезна или она забудет их раньше, чем они ей пригодятся. Нет, она не надеялась, что этот процесс осознания, требующий безумного количества времени, поможет ей укрепить ум и память. Но, увязая в мелочах, она не могла сопоставить их и выделить главное. Не умела сосредоточиться на том, что необходимо в данный момент.
Вся жизнь состоит из мелочей. Поэтому напрягаться незачем, но заниматься ими придется.
Она думала: ну, прочту я еще одну книгу, потом еще одну, потом газету, а потом помру. После смерти Юлиуса она не испытывала особой жажды жить. Необходимость сосредоточиваться то на том, то на этом казалась ей глупостью и нервировала.
Сама она отвлечься от всего этого не могла, значит, пусть ее развлечет внешний мир. Но бродить по улицам или переключаться с канала на канал было слишком утомительно. Пообщаться бы с кем-нибудь, но лучше письменно, так как ее внимания хватало лишь на несколько секунд. Внезапно ее охватила волна отвращения, потом другая, каждая длилась по несколько минут, но потом все прошло, как не было.
Она писала, что в голову взбредет, сплошную ложь, не надеясь ни на что, кроме снисхождения к своим словам и к себе, за ними прячущейся. Ее невидимый собеседник только дивился, получая ее путаные, неоконченные фразы, сцены неизвестной ему реальности, не верил, но не обижался и требовал продолжения.
«Откуда он взялся?»
«Он там был».