— Я… я пришла сюда, чтобы поговорить с тобой. Я встречаюсь с психологом, и она подумала… она думает… мы с ней думаем, что пришло время нам поговорить.
Я болтаю как идиотка. Слабая идиотка. Ну же, Наоми! Возьми себя в руки!
Он вдруг перестает смотреть мне в глаза. Я замечаю, как его глаза метнулись к дальней стене, когда он отвел свой взгляд. Это послужило мне на пользу, потому что у меня самой в этот момент возникают проблемы.
— Полагаю, ты хочешь поговорить со мной об этом… о том, что я сделал. — Его голос звучит так же слабо и неуверенно, как и мой. Боже мой! Он так же нервничает, как и я. Чудовище из моих кошмаров нервничает! Из-за меня?!
— Да, Кенни. Мне нужно поговорить с тобой о том дне, когда ты… застрелил маму. — Я рада слышать, что теперь в моем голосе появилась некоторая уверенность. Я использую ее, чтобы собрать свои эмоции и заставить себя посмотреть ему в глаза.
— Эмм, хорошо, малышка. Что ты хочешь знать?
Что я хочу знать? Что я хочу знать? Что, черт возьми, я могу хотеть знать? Что это за чертов вопрос?
Внезапно я чувствую, как во мне поднимается гнев. Подавленный гнев, который я почувствовала в кабинете Бет, когда очищала себя от воспоминаний, нахлынул снова. Он практически душит меня, такой густой и горячий. Я чувствую, как он превращает мое лицо в гримасу.
— Я ХОЧУ ЗНАТЬ, ПОЧЕМУ ТЫ ЗАСТРЕЛИЛ МОЮ МАТЬ?! Что дало тебе гребанное право убить ее?
Я чувствую жгучие слезы близко, но будь я проклята, если позволю ему увидеть их. Он не заслуживает того, чтобы видеть меня уязвимой. Он — враг.
— Малышка…
— НЕ СМЕЙ БОЛЬШЕ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ МАЛЫШКОЙ! Я — НЕ ТВОЯ МАЛЫШКА! Я — ТА, ЧЬЮ ЖИЗНЬ ТЫ УКРАЛ, ЧЕРТОВ МОНСТР!
Я кричу это так громко, что мой голос эхом разносится по комнате, полностью затмевая другие разговоры, которые ведутся. Что ж, они велись. Теперь нет ничего, кроме тишины, поскольку все глаза находят моего отца и меня слишком интересными, чтобы игнорировать. Охранник бросает на меня предупреждающий взгляд и, кажется, собирается подойти. Боковым зрением я вижу, как отец — Кенни — с умоляющим видом отмахивается от него.
— Наоми, мне так жаль, — говорит он, потянувшись к моим рукам. Я выхватываю их и смотрю на него ледяным взглядом, способным заморозить огонь. Он убирает руки и кладет их на стол перед собой.
— Не проходит и дня, чтобы я не жалел об этом. То, что я сделал с твоей матерью, непростительно.
— Зачем ты это сделал, папа? Почему ты застрелил ее, когда сам делал то же самое?
Его лицо вытягивается, когда я говорю последнюю часть.
— Я так понимаю, ты знаешь о Сэнди и… твоем брате?
Я сардонически смеюсь.
— Да, папа. Он заскакивал, когда тебя осудили. Кажется, он чувствовал, что должен встретиться со мной, видя, как много у нас общего. Конечно, его маму же ты не убивал.
Я вижу, как каждое мое саркастическое слово убивает его изнутри. Часть меня упивается этим. Если я задеваю его чувства, — это хорошо. То, что он чувствует сейчас, похоже на последствия вакцины от оспы по сравнению с самой оспой, которой он меня подверг. Родственники, которые не хотели заботиться обо мне, социальные работники и физиотерапевты, анализирующие мое настроение, дети, дразнящие меня из-за моего убийцы отца и шлюхи матери. К черту их обоих.
Вот почему я потратила годы, забывая все это дерьмо. Изменяя его. Изменяя себя. Мне пришлось.
Я не могла выжить, не оставив позади своего опыта, но на самом деле у меня не было возможности оставить его позади. Поэтому я его вычеркнула. Это было проще, чем иная моя альтернатива. И это сработало.
В основном. Вроде бы. Но не совсем.
Я много работала, чтобы стать независимой и ни в ком не нуждаться. Особенно в каком-нибудь мужчине. Лицемерном придурке. Готовом трахать что-нибудь на двух ногах, а потом сжигать женщину на костре за то, что она не сидит и не радуется этому. Мужчины — жалкие говнюки. Не годятся ни на что, кроме как хорошенько поваляться в соломе. Все они могут отправляться в ад.
Кроме Джоша.
Он абсолютно другой. Несмотря ни на что, он всегда ставит меня на первое место. Мой Джош! Что бы я делала без тебя?
Голос Кенни гудит, прерывая мое путешествие по минному полю переулка памяти.
— Жаль, что я не могу исправить то, что сделал с твоей матерью. Все это. Я обращался с ней как с дерьмом, и это преследует меня каждый день. Ее лицо — это первое, что я вижу утром, и последнее, что вижу вечером.
Кажется, он вот-вот расплачется. Его глаза смотрят в мои, умоляя посочувствовать ему. Полюбить его. Но меня здесь нет. Я — далеко отсюда. Как будто совсем в другом полушарии.