С того часа, как я встретился с китайцем и взял у него деньги, вся эта история не давала мне покоя. Ночью я почти не спал. Когда я вернулся на пристань Сан-Франциско, там меня ждал Эдди.
— Здорово, Гарри, — крикнул он мне и помахал рукой. Я бросил ему кормовую чалку, и он закрепил ее, потом взошел на борт. Он был все тот же, длинный, мутноглазый, еще больше пьяный, чем обычно. Я не сказал ему ни слова.
— Выходит, этот тип, Джонсон, уехал и оставил нас ни с чем? — спросил он меня. — Ты что-нибудь знаешь о нем?
— Убирайся вон, — сказал я ему. — Смотреть на тебя противно.
— Братишка, да разве я не огорчен так же, как и ты?
— Убирайся с лодки, — ответил я ему. Он только удобнее устроился на сиденье и вытянул ноги.
— Говорят, мы едем сегодня, — сказал он. — Что же, тут в самом деле больше нечего делать.
— Ты не едешь.
— В чем дело, Гарри? Не стоит тебе ссориться со мной.
— Вот как? Убирайся с лодки.
— Ну-ну, полегче.
Я ударил его по лицу, он встал и полез обратно, на пристань.
— Я бы с тобой так не поступил, Гарри, — сказал он.
— Еще бы ты посмел, — ответил я ему. — Я тебя с собой не беру. Вот и все.
— Хорошо, но зачем же было бить меня?
— Чтоб ты это уразумел.
— А что же мне теперь делать? Оставаться и голодать?
— Какого черта голодать, — сказал я. — Можешь наняться на рейсовый пароход. Отработаешь обратный путь.
— Ты со мной не по-честному поступаешь, — сказал он.
— Хотел бы я знать, с кем ты поступаешь по-честному, пьянчуга, — ответил я ему. — Ты родную мать готов обжулить.
Это, кстати сказать, было верно. Но мне стало неприятно, что я его ударил. Всегда неприятно, когда побьешь пьяного. Но на такое дело я все равно не мог взять его с собой; даже если бы и хотел.
Он побрел к воротам, длинный, как день без завтрака. Потом он повернулся и пошел обратно.
— Нельзя ли перехватить у тебя доллар-другой, Гарри?
Я дал ему пятидолларовую бумажку из денег китайца.
— Я всегда знал, что ты мне друг, Гарри. Почему ты не хочешь взять меня?
— Ты приносишь несчастье.
— Ты просто взбесился, — сказал он. — Ну, ничего, приятель. Ты еще рад будешь со мной повстречаться.
Теперь, с деньгами в кармане, он пошел гораздо быстрее, но, право, мне противно было даже смотреть, как он ступает. Он ступал так, точно все суставы у него были вывернуты задом наперед.
Я пошел в «Жемчужину» и встретился там с агентом, и он передал мне бумаги, а я угостил его пивом. Потом я сел завтракать, и тут явился Фрэнки.
— Это мне дали для тебя, — сказал он и передал мне что-то скатанное в трубочку, завернутое в бумагу и перевязанное красным шнурком. Когда я снял бумагу, там оказалась какая-то фотография, и я развернул ее, думая, что, может, это кто-нибудь на пристани сфотографировал мою лодку.
Славно. Это был крупный поясной снимок мертвого негра, у которого горло было перерезано от уха до уха и потом аккуратно зашито, а на груди лежал плакатик с надписью по-испански: «Вот как мы поступаем с „lenguas largas“».
— Кто тебе дал это? — спросил я Фрэнки. Он указал на маленького испанца, который работает на пристани. Парнишка стоял у стойки с закусками.
— Скажи ему, пусть подойдет.
Парнишка подошел. Он сказал, что двое молодых людей дали ему это сегодня, часов в одиннадцать. Они спросили, знает ли он меня, и он сказал, что да. Потом он отдал это Фрэнки, чтобы тот передал мне. Они дали ему за это доллар. Они были хорошо одеты, сказал он.
— Политика, — сказал Фрэнки.
— Да, да, — сказал я.
— Они думают, ты говорил полиция про свой встреча с этот молодой люди здесь утром.
— Да, да.
— Плохой политика, — сказал Фрэнки. — Хорошо, ты уезжаешь.
— Они тебе что-нибудь еще поручили? — спросил я маленького испанца.
— Нет, только передать вот это.
— Плохой политика, — сказал Фрэнки. — Очень плохой политика.
Я сложил в одну пачку все бумаги, которые мне передал агент, уплатил по счету и, выйдя из кафе, прошел через площадь и потом в ворота и был очень доволен, когда миновал товарный склад и выбрался на пристань. Эти мальчишки нагнали-таки на меня страху. У них хватило бы глупости вообразить, что я сболтнул кому-нибудь про ту историю. Все они такие же, как Панчо. От страха они распаляются, а когда распалятся, им хочется убить кого-нибудь.
Я поднялся на борт и стал разогревать мотор. Фрэнки стоял на пристани и смотрел. Он улыбался все той же чудной улыбкой глухого. Я подошел к нему поближе.
— Слушай, — сказал я. — Как бы тебе из-за этого не попасть в беду.