– Ну, давай зачнем, – с ноткой торжественности произнесла Аксинья. – С богом!..
Мягкая трава ложилась под косами легко и покорно. Срезы ее набухали соком, и чистый, влажный воздух наполнялся переплясом тонкого аромата: то терпкого, то кисловато-сладкого, то пряного…
Над лесом скользнули солнечные лучи, загоняя в густоту чащоб туманную сырость, и оживились птицы, подали голоса: защебетала малиновка, зажурчали трели славки-завирушки, с нежными переливами засвистела иволга… Жиг, жиг, – вторили им косы…
– В глазах темнеет, – распрямляясь после очередного прокоса, произнесла Аксинья, закрывая лицо тыльной стороной ладони. – Раньше-то с такими полянками за пару часов управлялись, а теперь вон к жаре подкатились.
– Что было, то утекло. – Дарья с трудом дотягивала косу до конца прогона. Рядок у нее получался неровный, местами дерганый, но подбивать его как положено не хватало сил, и она тоже отдыхала, чувствуя ломоту во всем теле.
А когда солнце повисло высоко над лесом и воздух стал горячим, как из печи, косцы уселись под тенистый ивняк пообедать.
– Вот и управились наполовину с божьей помощью, – раскладывая на чистой тряпке еду, произнесла Аксинья.
– Я, пожалуй, до вечера не выдюжу. – Дарья тоже развязала свою котомку.
– А не переживай, сколь сможем…
День ко дню, мало-помалу выкосили они поляну в кустах, а как высохла трава, насобирали по небольшому стожку добротного сена…
Тут и малина подошла. Тоже забота.
Дарья с утра копошилась в палисаднике, собирая ягоду. Прямо напротив нее остановился управляющий в кошеве.
– Здравствуй, Дарья! – крикнул он.
– Здравствуй, Петр Иванович, – отстраняя лукошко, отозвалась она.
– Что же вы так делаете?
Дарья сразу же догадалась, что речь идет о покосе.
– Как?
– Накосили без разрешения – и молчок.
– Так мы в кустах. Туда ни на тракторе, ни на лошадях с косилкой не подступишься.
– Никто не косит, а вы лучше всех, что ли? Глядя на вас, и другие побегут в леса, что тогда делать?
«А ничего. Дайте людям свободно косить, и все дела», – хотела сказать Дарья, но промолчала.
– В общем, заметали мы ваше сено в совхозную скирду, чтоб неповадно было нарушать указания. – Дровенюк пугнул коня вожжами и покатил дальше.
– И на том спасибо! – успела крикнуть ему вдогонку Дарья, опуская руки от недоброго известия. У нее даже слеза прошиблась в сердечной дрожи.
«А ведь чуяло мое сердце, что этим кончится. Сколь пота пролили, и все напрасно. Да ладно, бог с ним – с этим сеном». – Она потянулась за ягодой, и та показалась ей черной. Дарья смахнула слезу и протерла глаза концом платка. Сквозь малинник она увидела у ворот Митьку, и налетная обида на управляющего вмиг истаяла.
– Митя! – крикнула Дарья, и он услышал ее, повернул к палисаднику.
– Ну здравствуй, мам. – Митька обнял мать, и Дарья почувствовала какую-то перемену в сыне, растрогалась.
– Ты это чего, мам? – Митька растерялся, заметив слезинки. – Я ведь живой и здоровый.
– От радости, сынок. – Она через силу улыбнулась. – Болел ведь.
– Что было – то прошло. Теперь меня колом не сшибешь.
Дарья оглядывала сына цепким материнским взглядом, и без всякого было ясно, что он похудел. Лицо – словно вытянулось. Губы сжались крепче и стали вроде тоньше.
«Как его вывернуло, – встревожилась она, – был, что боровок откормленный, а теперь кожа да кости. Чахотки бы не подцепил…»
– Что же ты себя не жалеешь? – с дрожью в голосе произнесла Дарья.
Митька потянулся за ягодой.
– Ты это о чем?
– Будто и не знаешь. О рыбалке, сынок, о рыбалке. Разве ж дело – здоровье за нее класть?
– Все! Отрыбачился, мам, завязал. К другим вешкам погребусь.
– Снова дурить будешь, как тогда с Машей? Жили, жили – и новая шлея под хвост.
– Тут, мам, не дурью пахнет, – сразу понял Митька, о чем речь. – Ум-разум у меня проклюнулся, как стал задыхаться кашлем в больнице. Прожил я с Галиной три года, нравится мне эта женщина, греет душу, но у нее детей не будет – врачи сказали, а у меня сын растет без отца. Что делать? Угождать себе и закрыть глаза на родного ребенка? А душа-то у меня одна. Ее не обхитришь – совесть загрызет, а это похуже всякой болезни. Те же небесные муки, только на этом свете…
Они медленно вышли из палисадника, и Дарья, настороженно слушая сына, удивилась его мудрым рассуждениям.
– А я тебе что говорила? – не сдержавшись, отозвалась она. – Галька хитрая. Все к тебе с ласками да угодой, а в глазах ни света, ни огонька – темно в них. Лизнет она тебя – ты и таешь, как сахар в чаю. Но все эти ласки с поцелуями время смахнет, что тогда? И братья твою затею не одобряли, а ты уперся, как лбом в стенку.