Надя, хотя и не приняла нежданных объятий, но заметно обрадовалась, и сразу начались обоюдные вопросы: что да когда? Да где? Володька узнал, что Надя окончила школу и подала документы в медицинский институт, ждет вызова на экзамены. О себе он сказал, что собирается поступать в политехнический, Об уходе с фабрики Володька умолчал. Так, в разговорах и танцах прошел вечер…
Домой они шли вместе, неторопливо. Просвет чистого неба заметно расширился по окоему, поднимаемый новой, уже утренней, зарей. Стояла все та же чуткая тишина. От нагретой за день земли исходило мягкое тепло, слегка разбавляемое легкими наплывами свежего воздуха. А от буйной зелени, таившейся в теневых местах, шел тонкий запах неуловимых оттенков. И этот световой охват в полнеба, и сторожкая тишина при слабом смешении тепла с прохладой, и тихий разговор с девушкой – поднимали у Володьки такое особое восприятие действительности, такой светлый настрой в душе, каких не было у него с давнего времени.
«Завидная девчонка, – плескались у Володьки отрадные мысли, когда он, простившись с Надей, медленно брел домой, – скромная, серьезная и умница. Поближе бы с ней сдружиться. Поглядеть, попереживать… – И тут же: – А как же Лена? Ее так просто не отринуть? Горькая заволока в душе, да и только. Заноза – попробуй выдерни…»
Митька утром засобирался в город.
– Чтой-то ты запожарничал, – Дарья подозрительно поглядывала на его суетливые сборы. – Заскучал, что ли? Тебе ведь на работу только в среду. Пожил бы еще три дня, погрел материнское сердце.
– Настрой у меня, мам, на серьезный разговор с Галиной выстоялся, нельзя временить. Сорвусь с него, что рыба с крючка, и опять дрожать буду, как та девка, которой и хочется, и колется, и мамка не велит. Я тут вчера пообщался с Машей и сыном, набрал от них душевных сил и твердо решил назад возвращаться – кровь своя зовет.
Дарья, хотя и понимала сына и была на его стороне всем сердцем, но заложенные с детства в ее разум житейские понятия противились таким превратностям, да и возможные пересуды по деревне тревожили.
– Раньше-то не звала, что ли? – приглушая голос, не то укорила, не то озадачила она Митьку. – Теперь вот сразу и загорелось. Галина тоже не щепка какая-нибудь: поднял – бросил. Три года прожил, а теперь взад пятки.
– Тогда, мам, звать было некому – комок сраной плоти в пеленках, а теперь говорун – за сердце хватает, как начнет рассуждать…
Володька, хотя и нежился в полусне после вчерашнего вечера, но все улавливал, и светло расслаблялся, нагоняя в легкие грезы мимолетные виденья, в которых мелькали лица близких его сердцу людей: мальчугана Димки, Маши, Митьки… и даже Галины.
Еще там, на перроне вокзала, провожая Володьку в армию, Митька кивнул на женщину, стоявшую неподалеку от них. «Эта вот моя новая зазноба, завел на время, чтобы не скучно было, пока Маша в деревне»… И хотя, находясь в сердечном угаре от близкого расставания с братом, Володька не разглядел ее, но мимолетно подумал: «Кабы это временное не превратилось в постоянное». Так оно и вышло. «А теперь вот новый разворот пошел. Радостно, конечно, за Машу, Димку, но как-то не совсем по-людски все это. Да и справится ли Митька с самим собой в таком кругообороте, устоит на выбранном пути или закрутит новую карусель?.. А хотелось бы, чтобы все уладилось у него по-доброму…»
Митька оставил машину в гараже и, дойдя до дома быстрыми шагами, скачками, через две ступеньки, поднялся на третий этаж. Поворот ключа, и замок с легким щелчком открылся.
Распахнув двери, Митька кинул мимолетный взгляд в большую комнату-зал и остолбенел, теряясь в пространстве: там, за столом, нарисовалась Галина в объятьях какого-то молодого мужика. Миг, два – и Митька ощутил в груди такую гулкую пустоту, такой наплыв тяжести в ногах, что едва перешагнул через порог. Галина или услышала его, или заметила и, побледнев, вскочила, кинулась навстречу:
– Не трогай его, Митя! Не трогай!.. Это мой бывший одноклассник!
Это «не трогай» отрезвило Митьку. «За себя бы боялась, а не за него», – крутнулась мысль, и тут, как бы изнутри, подпер его неудержимый смех. Да такой, что Галина, тараща испуганные глаза, отпрянула в сторону, ничего не понимая. «С ума сошел, подумала, – решил Митька и еще больше рассмеялся. – Вот тебе и сойка в воробьином гнезде! Я дрожал чуть ли не месяц, боясь подступиться к ней со своим отходным разговором, а все само собой и разрешилось: не сойка тут, в гнезде, а целый грач»…