Чтобы как-то справиться с нахлынувшими эмоциями, Лиз решила переменить предмет беседы:
– А как насчет моей личной жизни? Меня тоже ждет свободный художник с «конским хвостом»?
Но Сюзанна никак не отреагировала на ее насмешливый тон. Вместо этого она немного сместила руну Лиз в своей руке, словно открывая дорогу какому-то потоку энергии.
– Вас любят двое мужчин, и оба они причинят вам боль.
– С ума сойти! – посочувствовала Мел. – Для меня не секрет, кто один из них.
– Но вы сильны, вы переживете, – гадалка сделала паузу и провела пальцем по ладони Лиз, словно перепроверяя какой-то удивительный факт. – Один из них на перекрестие своей жизни. Он может повернуть либо к вам, либо от вас.
Сюзанна помолчала.
– Он поворачивает от вас.
Она открыла глаза и посмотрела на Лиз затуманенным и встревоженным взглядом.
– Вы уверены, что хотите этого?
– Это ерунда, Мел, это немного забавно, но не больше! – Холодный ветер прояснил голову Лиз, и к ней вернулся ее обычный скептицизм.
– А как насчет твоего отца, и лошади, и «хвоста» Гарта?
– Какая-то разновидность чтения мыслей, и ничего больше. – Почувствовав, как ей на щеку опустились не сколько снежинок, первых снежинок этой зимы, Лиз поплотнее запахнула пальто. – Возможно, что она в состоянии рассказать нам, о чем мы думаем сейчас, но она никак, абсолютно никак не может заглянуть в будущее.
Десятью минутами позже Дэвид вырулил с площадки за дорожным указателем и включил сигнал левого поворота своего «мерседеса». Ничто не связывало его с Лондоном, и он ощутил внезапное желание снова увидеть Йоркшир. Не родной дом, – к этому он пока не был готов, – а страну своего детства. Он купит пару крепких ботинок, куртку с капюшоном, может быть, даже простую палатку и спальный мешок. Завтра он уже сможет наблюдать с вершины холма восход солнца над Ниддердэйл-Эдж.
Нажимая педаль газа, он внезапно и остро ощутил, что Юг остался в прошлом, а в будущем его ждут широкие, дикие просторы Севера.
По дороге к своему коттеджу Лиз включила стереомагнитофон и поставила кассету с «Жаворонком». Эта музыка всегда давала ей покой и оптимизм. Смешно принимать близко к сердцу то, что наговорила модернизированная гадалка.
Дэвид сейчас ни на каком не на перекрестие своей жизни. Сейчас он уже вернулся в Лондон, сидит, не вылезая, за своим столом, редактирует свою драгоценную газету и решает, какие сомнительные и грязные истории страна прочтет завтра за завтраком. Такому пустяку, как ссора с ней, не оторвать Дэвида от Логана Грина и не остановить его подъема по служебной лестнице.
Играла музыка, Лиз забыла о холодной слякоти за стеклами машины и представила себе конец весны и синее до рези в глазах небо, в котором жаворонок кувыркается и поет над нивами Восточного Суссекса. Через полчаса она будет дома с Джейми и Дейзи. Они сядут пить чай, и ее мать отрежет им по толстому кусну своего темного и сочного рождественского кекса.
Вот наконец и Симингтон. Дома. Местный магазинчик, на удивление, был еще открыт, и Лиз вспомнила, что надо купить молока. Она остановилась у магазина. К ее досаде, осталось одно гомогенизированное молоко в пластиковых пакетах, которым чашку чая можно только испортить, но которое годится для утренних хлопьев. Открыв сумку, она обнаружила, что кошелек остался в машине. Возвращаться не хотелось, и Лиз принялась искать по карманам. В одном затерявшаяся фунтовая монетка, в другом даже пятифунтовая. Но вот в ее руке что-то захрустело. Она с любопытством вытащила это наружу и в ярком свете у прилавка увидела колечко блестящей ленты, которую сунула в карман перед Рождеством. Лиз уже хотела выбросить ее, но вдруг остановилась, оценив наконец ее значение. Она нашла эту ленту у крыльца как раз перед Рождеством. И как раз там, где Дэвид, по его словам, оставил подарки.
Перед ее глазами вдруг встал Дэвид, спешащий из Лондона с багажником, полным подарков для нее и детей. Оказывается, он все-таки говорил ей правду. А она кричала на него и ругала его. А в первый день Рождества, когда он сидел один на квартире Логана Грина, она даже обвинила его в том, что он испортил Джейми праздник.
Пообещав заплатить за молоко в следующий раз, Лиз бросилась к машине, схватила кошелек и сквозь холодную ночь побежала к старой красной телефонной будке на другом конце поселка, рядом с почтовым ящиком того же цвета – напоминание о единстве стиля в викторианские времена. Однако за дверью будни она снова оказалась в двадцатом вене с его непристойными надписями на стенах и застарелым запахом мочи. Слава Богу, что хотя бы телефон работал.
Обшарив кошелек, Лиз набрала стопку монет. Она не знала, сколько времени займет попросить прощения.
С редактором, как ни странно, ее соединили сразу. Был уже седьмой час, и его секретарша, скорее всего, ушла. После семи или восьми гудков ответил сердитый мужской голос, в котором она с удивлением узнала голос Берта.
– Берт? Это ты? Хорошо провел Рождество? Послушай, Берт, – ей приходилось кричать, потому что в трубке начались щелчки и гудение, – Дэвид есть? Мне не хотелось бы отвлекать его, но это довольно важно.
– Дэвид?
Она не могла понять изумления в голосе Берта. Она просила не папу римского и не Мика Джаггера, а только своего мужа.
– Да, Дэвид. Мой муж.
– Но Дэвид ушел.
– Куда ушел? Домой?
– Никто не знает. Вчера он пошел к Логану и подал заявление об уходе. С тех пор никто из нас его не видел.
Лиз почувствовала, что ее сердце на минуту замерло, а потом стало биться оглушительно громко. Дэвид ушел из «Дейли ньюс» и поехал прямо к ней. И вместо того, чтобы спросить, почему он это сделал, она устроила ему скандал и рассмеялась, когда он предложил развод.
Когда она вошла в дом, там никого не было. Чайный сервиз был аккуратно расставлен на кружевных белых салфетках на сосновом столе. Ее мать любила порядок. Сейчас, должно быть, она повела детей на качели.
Невидящим взглядом Лиз обвела комнату со знакомыми, любимыми вещами: бело-голубым фарфором, старым диваном с цветастой ситцевой обивной и подушками, которые она сшила сама, фотографиями Джейми и Дейзи, вставленными в рамки. Дэвид ушел, исчез, и никто не знал, где он. Она попробовала позвонить Бритт в абсурдной надежде, что он окажется там, одновременно страстно желая, чтобы его там не оказалось.
Но ей ответил автоответчик, и с грустным удовлетворением Лиз заметила, что он больше не заявлял, что ни Дэвид Уорд, ни Бритт Уильямс сейчас не могут взять трубку. Теперь только голос Бритт сообщал звонящему, что Бритт в настоящее время вышла и сможет перезвонить ему позже.
Но если Дэвид не у нее, то где же? На несколько недель поехал проветриться за границу? Нет, это не в его характере. На второй неделе любого отпуска он уже начинал скупать все подряд газеты: ему не терпелось домой. Где же тогда он, Господи?
Она в третий раз попробовала позвонить в их дом в Холланд-парк, однако и там никто не отвечал. И хотя Лиз понимала, что это смешно, что это технически невозможно, но она была убеждена, что в ответных гудках была какая-то пустота, нечто присущее только телефону, которым давно никто не пользовался. Он словно говорил ей, что трубку снять некому.
На память невольно пришла Мел и ее нескончаемая охота на Гарта, все эти бесчисленные послания, записанные на его автоответчик и оставшиеся без ответа, горы записок, оставленных на его имя в самых разных местах по всему Лондону, и Лиз спросила себя, не тем ли самым занимается и она. Нет, конечно, это совсем другое. Она не преследует Дэвида. Она просто хочет попросить прощения и сказать, что была несправедлива к нему. Вот и все.
Чтобы отвлечься от своих мыслей, она включила телевизор. Ей было странно ощущать себя просто зрителем, без всяких связанных с телевидением профессиональных забот. Развлечение – это все, что ей нужно от ящика. Предыдущая передача как раз кончалась, и Лиз вдруг узнала в титрах знакомые имена. Это был сериал по Агате Кристи, поставить который она помогала – уже столько месяцев назад!