Джонас Скареди продолжал молиться, скорчившись в три погибели. Я потрепал его по литому плечу:
– Все, уже все!
Он вздрогнул, будто я выдернул его из сна:
– Все? – Паладин неверно истолковал мои слова и побледнел: – Растудыть!
– В хорошем смысле. Можно сказать, что небо услышало нас. – Не пускаясь в пояснения, я отдал ему подзорную трубу и велел занять свое место.
Уже пали сумерки. До прихода темноты оставалось меньше часа.
Все наши, кроме Олника и Крессинды, собрались возле фургона. У Монго в глазах плескался вопрос: «Боже, зачем я сегодня проснулся?». Он не трусил, но жестокая хандра овладела им прочно. Имоен была рядом, и что-то шептала ему на ухо. Она не любезничала, нет. Похоже, она взяла на себя заботы матери-утешительнцы нашего отряда. Альбо все еще возился с гороскопом у маленького костерка: он вычерчивал хитромудрые таблицы карандашом в толстой тетради и заглядывал в толстенькую, оплетенную в кожу книгу. В звездах он не нуждался, заканчивал расчеты, начатые пять дней назад.
Имоен вздернула голову, блеснули глаза:
– Мастер Фатик?
Я знаком велел подождать.
Эльфы сидели на поваленном дереве, пристроив клинки между ног. Виджи облачилась в те самые полосатые штаны, что были на ней в первый день нашего знакомства. Штанишки-вырвиглаз, лично для меня. Я испугался, как бы они не стали моим фетишем. Затем решил, что вряд ли – они смотрелись так возбуждающе только на эльфийке. Э-э, на моей эльфийке.
Принц, случись где-нибудь конкурс на самую каменную рожу и глаза-пуговицы, оторвал бы первый приз. Я невольно позавидовал его выдержке. Впрочем, может, он тайком принял щепоть грибной пыли, я ведь не рылся в его багаже.
Добрая фея подняла голову, изломив тонкие брови. Я ей подмигнул. Потом окинул всех насмешливым взглядом и осклабился в ухмылке:
– Небо расщедрилось и даровало нам шанс. Монго, гляди веселей!
– Воистину? – тут же отмерз Квинтариминиэль.
– Воистиней не бывает. Явилась надежда на счастливый исход.
– Бог-ужасный! Изреките!
– Изреку, но только после ужина. Больше у нас не будет времени на еду до самого моста на Дул-Меркарин. Сидите, я потороплю гнома.
Олник продолжал помешивать рагу ложкой на длинном черенке, а Крессинда подкладывала хворост в огонь. Издали я просто залюбовался этой парочкой: муж и жена, причем жена в плечах шире мужа, и это не говоря уже про рост и объемы груди. Они о чем-то болтали без всяких признаков антипатии. Опасность, видимо, сблизила их. Олник выглядел счастливым и заливался соловьем, и это, учтите, в килте, на самом пороге гибели!
– Да-да, три ложки «огненной смеси», не больше! – Напарник, глядя на Крессинду, сыпанул в котел что-то из кожаного мешочка. Ложек десять, не больше. – А есть еще такой анекдот... Что ответит гном, если его спросят, в чем главная ценность ученых книг? Нет, не знаешь? – Он аж раздулся от радости донести Крессинде идиотскую шутку, бродившую по Хараште лет двести или триста. – Гном ответит: главная ценность ученых книг – в их толщине и мягкой бумаге!
На месте Крессинды я хрястнул бы придурка по лбу, чтобы отбить страсть к повторению дурацких шуток, но гномша – вы не поверите – засмеялась. Ох, женщины, женщины...
– А еще... Знаешь, почему ночью в гномьих пещерах темно? Потому что ночью гномы спят!
Жрица Рассудка опять засмеялась. Заметив меня, осеклась, и даже слегка отодвинулась от напарника...
Олник, как тетерев, продолжал токовать, помешивая деревянной ложкой в котелке.
Когда я подошел ближе, в котелке что-то булькнуло, и ложка растворилась. Нет, может, она просто сломалась, но у меня сложилось впечатление, что дерево именно растворилось. Мой напарник задумчиво изучил оплывший черенок и поскреб в затылке.
– Маэстро, – буркнул я, предчувствуя недоброе, – прежде чем угощать людей, хороший повар должен отведать еду сам.
Он подхватил на черенок немножко соуса и попытался оценить вкусовую гамму. Оценивал он ее не дольше секунды, затем побледнел и опрокинул котелок в кусты. Хлюпнуло знатно, больше частью – Крессинде на сапоги. Гномша выругалась, а гном виновато попятился.
– Это все пе... пе-прец! – залепетал он. – Я положил на щепотку больше, чем нужно...
– Просто признайся, Ол, что ты решил отомстить эльфам за свою аллергию.
– Я? Ничуть не бывало! Батюшки, Фатик, да в чем ты меня обвиняешь! – Его голос сорвался.
Вмешалась Крессинда на рокочущем гномском. Олник покаянно теребил килт, испестренный подпалинами. Затем в нем очнулась гордость, и он ответил ей длинной трескучей тирадой, из которой я уловил только «эркешш махандарр».
Зря он это сделал. Лицо Крессинды побагровело. Ловким движением она сдернула с пояса молот и двинулась на гнома, как ожившая скала из подгорных легенд. Заметьте, молот она в него не швырнула, что говорило о многом. Впрочем, как и перец в фамильном рагу Олника.