К счастью, Олник справился и уже через мгновение пришел в себя:
—Нет, как можно? Я же дал зарок!.. Но деньги... кровь этого жестокого мира! Я сойду в шахту, эркешш махандарр! Я сгину там, но не брошу сирот!
Он шустро вскочил на колени и простер к эльфийке руки.
—Пока мы еще здесь, можно, милая госпожа, я спою в честь вашей красоты? У меня отменный бас-тенор, он усладит ваши... уши.
Замечу между строк, что бас-тенор у него и правда был неплохой. Во всяком случае, за исполнение мне краснеть не пришлось.
Потом — верите или нет — он заплакал и согнулся пополам: впрочем, это был, кажется, незапланированный поклон — Олника, я уверен, здорово тошнило.
Я посмотрел на девушку, прикинувшись агнцем. Ее взгляд уткнулся в гнома, словно тот был... ну не знаю, диковинной зверушкой, выставленной в балагане. Обычно эльфы тщательно скрывают свои эмоции, эта же девушка... В общем, на ее лице было то самое живое любопытство, что свойственно по большей части людям (ну и гномам, конечно, тоже).
Олник воспринял ее взгляд как знак одобрения собственных потуг.
Кряхтя, он приподнялся и подскочил к шкафчику с прозрачной витриной, где стояли его наградные кубки — пять штук, все из серебра. Их мы думали вынести сегодня утром по-тихому, как последний резерв...
Щелкнули дверцы, Олник сграбастал кубки и прижал к груди.
— Вот взгляните, милая эльфийка! Это мои награды! Знали бы вы, за какие заслуги они мне достались на фестивале гномской культуры и сочувствия Бургх дер Гозанштадт![4] Вот этот — за опекунство над домом ветеранов! Этот — за взносы в фонд моральной солидарности! А вот этот...
Гравированные надписи на кубках были исполнены на гномском двусложном футарке, и я сомневался, что эльфийка сможет их прочесть. Кубок «за опекунство» был присужден Олнику за победу в скоростном пожирании пирожков, а «моральную солидарность» он получил на конкурсе «Сострой-ка пострашнее рожу!». Добавлю, что мой напарник весьма гордился этими призами.
Он продолжал трещать, атакуя острые уши эльфийки разваристой лапшой. Я испугался, как бы в припадке красноречия он не затянул йодль — вот этого, я думаю, эльфийка бы нам ни за что не простила.
—И вот я прошу самую малость, миледи, если мне будет дозволено взять хотя бы три кубка...
—ПОШЛИ ВОН ОБА!
Вот тут я даже присел, а Олник с перепуга выпустил кубки. По-настоящему разгневанная эльфийка — то еще зрелище. Глаза у нее, как бы это сказать, загорелись, а с растопыренных пальцев готовы были сорваться молнии. Ну то есть мне так показалось — у страха глаза велики, даже если это страх и глаза варвара.
Олник отступил на шаг и быстро отвесил девице поклон. Проигрывать надо с достоинством да еще постараться, чтобы достоинство не пострадало.
—Тогда мы тихонько пойдем, прекрасная леди, — изрек он, расшаркиваясь. — Не думайте о нас плохо.
Она презрительно фыркнула.
Олник подумал и родил сентенцию, от которой я чуть не схватился за голову.
—Это не мы, это жизнь такая тяжелая. Я чуть не отвесил ему пинка.
—Вон отсюда. И вы не возьмете ни крошки.
Она уже говорила спокойно, однако в голосе звучала сталь. Я кивнул, Олник кивнул тоже. Она отодвинулась от двери, освобождая выход, и только сейчас заметила, что за срам на ней нарисован. Клянусь вам, ее ухо само пробилось сквозь локоны! Острый кончик воспламенился, ну просто как свеча.
—Это он сделал! — заявили мы с Олником хором, показывая друг на друга.
Эльфийка молча спрятала ухо, откинув пряди со лба. Лоб у нее был высокий и... Гритт, ну сколько можно? Я снова поймал себя на том, что просто любуюсь девушкой.
—Убирайтесь.
—Миледи, вы разрешите мне хотя бы обуться? Она окинула меня взглядом — снизу вверх. Лицо ее выразило презрение и жалость. На миг она заглянула мне в глаза, потом сделала неопределенный жест рукой, который я истолковал как согласие.
Смущаясь, я одернул штанины:
—Это чернила. Я вчера не свел дебет с кредитом и немного вспылил. А мои ботинки... Они пропали... загадочно.
После чего я присел и открыл обувное отделение платяного шкафа. Рылся я там долго, выгреб паука, горсть пыли и кожаные шлепанцы — они, я это хорошо помню, от прежних хозяев остались. Попутно я успел заглянуть в сам шкаф — топора там не было. Да собственно, я и не надеялся его там найти — никогда и ни за что, даже в самом глубоком опьянении, я бы не сунул фамильный топор в платяной шкаф. И никогда не похоронил бы его под грудами мусора. Значит, топор был где-то в другом месте, вне конторы. И это было хорошо — поскольку формально он принадлежал эльфийке. Иначе говоря, у меня оставался шанс заполучить его обратно.
4