Принц оставался в фургоне, поэтому я молча протянул находку Виджи.
– Ваше, добрая фея?
Она приблизилась, я услышал исходящий от нее аромат. Взяла пряжку с моей ладони. Касание прохладных пальцев заставило старину Фатика вздрогнуть.
– А-а-а-апчхи-и! Да точно, ихнее! Я ж чихаю!
– Добрая фея, это – ваше?
Она кивнула, как бы между прочим. На замкнутом лице появился намек на улыбку.
– Спасибо, это действительно наше… – Повернулась к Олнику. – Спасибо, милый гном…
– А-а-а-апчхи-и-и! – Я решил, что Олника сейчас вывернет наизнанку. Не только от близости эльфийки, но и от похвалы, которая могла подействовать как рвотное. Она бы еще по голове его погладила!
– Это фамильная вещь… Мы думали, что потеряли ее навсегда. – Виджи кивнула гному, затем мне – величественно, как королева, и направилась к заднику фургона. Заостренные кончики ушей – ни гугу. В смысле – не покраснели. Значит – не лжет? Значит – и впрямь потеряли? Либо она настолько хорошо вжилась в роль, что ложь…
Однако эльфы не лгут, яханный фонарь!
Или в этой максиме есть нюансы?
И вот еще что: "мы", "думали", нет, они точно – муж и жена!
Я загрустил. Сквозь грусть пробилась гипотеза, которую я поспешил удавить.
Нет, ерунда. Я же своими глазами видел, что сделали с эльфами подручные Фрея. Ну а во дворе Ночной Гильдии он пытался всех нас ухлопать. Ну да, сперва он велел прикончить меня, но потом собирался разделаться с эльфами. Меня он хотел убить первым по одной простой причине – месть за поражение. Смертоносцы такого не прощают.
Я поднял камешек и бросил вниз. Камешек покатился, оставляя шлейф бурой пыли.
Под тоскливый вой святого отшельника мы покатили навстречу моим призракам прошлого.
Я отъехал в глубину Пустоши миль на двадцать, спускаясь по пологим террасам бывшего залива, и двинул фургон на северо-восток, ориентируясь по менгирам – похожим на огурцы одиноким камням, врытым в землю на четверть. Их натыкали в Пустоши Предтечи, загадочный народ, сгинувший бесследно.[20] Среди людей гуляли слухи, что Предтеч забрали к богам за особую святость (я полагаю, такого розового, с бледным золотистым сиянием оттенка), и что Пустошь, откуда их забрали, до сих пор хранит следы благости Небес. Именно потому тут развелось столько анахоретов и прочего сброда. В комиссии по религии, куда входили представители всех пятидесяти официально разрешенных богов Харашты, до сих пор шли сражения, бои и стычки на тему – чей же бог это сделал и кому, в таком случае, надлежит оградить Пустошь забором, чтобы пускать туда паломников за деньги. Компромиссное решение – разбить Пустошь на отдельные квадраты и пускать туда паломников своей веры, никого не устраивало. Все или ничего. Ох уж эта человеческая жадность!
Менгиры были разной высоты, но меньше девяти футов не попадались. Под иным можно было укрыться от солнца, вытянувшись поперек его тени. На поверхности камней были выбиты орнаменты, сглаженные работой ветра. Проезжая мимо одного, я отыскал нацарапанное гвоздем имя Фатика Мегарона Джарси и чуть не прослезился: как же давно это было, а камень помнит!
Теперь мы ехали днем. Прочные, обитые стальными полосами колеса фургона поскрипывали по камням. Песчаные зайцы, ящерицы, канюки да изредка отшельники дикого вида – вот и все живые существа, что нам пока встретились. Я правил, иногда выгоняя команду из фургона, чтобы дать роздых лошадям. Благо, лето еще не началось, и желтое солнце Пустоши позволяло двигаться пешком достаточно резво.
Мне не давала покоя одна мысль, она изводила меня, пока я бодрствовал. Настолько, что постепенно я начал бояться, что превращусь в параноика.
Если моя гипотеза верна и происшествие с пряжкой не было случайностью, кому в таком случае эльфы указывают наш путь?
28
Минуло три дня, крепкие лошадки карликов не знали усталости. Мы спешили на юго-восток, и пока все шло нормально, другими словами – не через задницу, чему я несказанно удивлялся.
За это время я успел приглядеться к своим спутникам. Я предполагал, что негодяй, уморивший коней, находится среди них. Семеро – из них двое эльфов, уже замаранных обманом старины Фатика в Хараште и происшествием с пряжкой. Но отравить лошадей? Не-е-ет, эльфы… гуманны. К тому же – эльфы не лгут, если вы позабыли. Может, они и пытались указать кому-то дорогу (черт, но ведь эльфы не лгут!), но отравить благородных животных – нет, на такое они не способны.
Значит, остаются эти пятеро. Гномша – и человеки. В общем, я присматривался к ним, но покамест никто не вызвал у меня обоснованных подозрений. Подробности своей жизни они скрывали, однако кое-что мне удалось выведать. Но – лишь самую малость.
По большей части, все они (кроме Монго) были энергичны, деятельны и собраны, не допускали суетливых жестов и старательно слушались меня во всем. Правда, стараниями одного резвого гнома, моих ушей достигли слухи, что Крессинда – едкая бабенка! – за глаза называет меня "командором без Ордена" и "генералом без армии", но носить такие прозвища, согласитесь, лучше, чем называться "тупым идиотом", "меднолобым бараном" и "горой мышц без мозжечка". Костяшки моих кулаков до сих пор помнят челюсти тех, кто пытался дать мне такие имена.
Может, я и недостаточно велик для варвара, но по зубам могу съездить жестко, по-варварски, если меня довести.
Но, Гритт, кто же из них отравил лошадей и зачем?
Я так и не выяснил этого.
Они достаточно загрубели в пути, а Монго даже обзавелся траурной каймой под ногтями, от чего сильно страдал, без конца вычищая грязь острием кинжала. Однако никто не стонал и не жаловался. У них была цель – Оракул, и они двигались к ней с достойным упорством.
Тучный Альбо, на удивление, тоже не слишком уставал. Он нес свою вахту, помогал разводить костер, запросто мыл лошадей, тихонько матерясь себе под нос. Макушку брил каждый день перед утренней молитвой. "Зарастает, ишь…" – бормотал, тщательно выскребая кожу. По вечерам он рассматривал звездное небо и, сверкая тонзурой, чертил на песке астрологические диаграммы. Он спросил о дате моего рождения, на что я пожал плечами: не знаю. Дедуля Трамп решил, что мне было семь лет, когда он меня отыскал. Значит, сейчас мне тридцать два, плюс-минус год. Никогда не увлекался астрологией.
Свой сан он держал в секрете, однако по тому, с каким пиететом относился к нашему клирику Скареди, я понял, что сан этот велик.
Тяжеловесная Крессинда в сапогах с высокими голенищами без конца жевала табак, сплевывая не меньше, чем на десяток футов. Она была готова пройти и сто, и тысячу миль, гордо неся свою грудь и звание Жрицы Рассудка Шляйфергарда. В ней была такая… громоздкая убежденность в исключительной правильности своих взглядов и скрытое нежелание подчиняться мужчине: "Да, конечно, мастер Фатик, я сделаю, но вы, безусловно, дурак, хоть я и не говорю этого вслух". Впрочем, пока она держала свои мысли при себе, я был спокоен. Гномша питала нежность к командному тону и почему-то решила, что может помыкать моим напарником. Но Олник стойко держал оборону, и только раз сорвался на крик, когда гномша попыталась заставить его перебирать гречку.
– Я не рожден для кухонного рабства! – отрезал он, развернулся и ушел.
Мысленно я ему зааплодировал.
Скареди, старый пес, казалось, вообще не испытывал усталости: он размеренно шагал, надвинув шляпу на нос. Здоровенный, плечистый, с морщинистой толстой шеей. Вечером он впадал в молитвенный транс у реликвария из красного порфира. Там покоилась часть праха святой Барбариллы-страстотерпицы, которая до двадцати лет считала себя мужчиной. (Запутанная история.) Рыцарь отлично нес ночные вахты – именно он, а не я, поймал святого отшельника, обросшего вшивого мерзавца, который ужом пробрался в наш лагерь, чтобы стянуть съестное.
Изловив отшельника, Скареди сначала поинтересовался, в какого бога тот верует, и, когда выяснилось, что это не Атрей, показал реликварий и посулил впрессовать его туда в живом виде. Ну, а вломив анахорету пинка, он присовокупил к нему такое ругательство, что у меня на душе потеплело.