— Во всяком случае, могла обратить на себя внимание, — сказал Валентин. — Но я что-то не помню…
— И ведь никто не видел, никто не помнит, кого ни спросишь! Вот ведь… — Ида завершила фразу выразительным непечатным словечком.
— Но, может быть…
— Ну да, блин, все может быть! И помереть эта похотливая сучка могла в тот же самый день и час, когда не стало Андрюши. Или сошла с ума от горя, и ее заперли в психушку. Наконец, сделала аборт и на том успокоилась. Пока что единственное свидетельство ее существования — эта писулька.
— И платок.
— И платок. Но я все-таки женщина. Значит, должна была бы загодя почувствовать здесь, — она провела по груди ладонью, — что у меня появилась соперница. Хотя много чести называть своей соперницей всякую… (непечатно). Ничего не чувствовала! Понимаешь? Ни-че-го! Но ведь не такая же я чурка!
— Ты хочешь сказать…
— Я хочу сказать, что письмо могли подбросить!
— Какое настроение было у Андрея в то утро?
— Вот я как раз и хотела сказать: хорошее у него было настроение! Отлично помню, как он плескался под душем и распевал во весь голос. Как всегда, жутко фальшивил, я не выдержала и попросила его убавить громкость. А он в ответ: «Не могу: руки мокрые!»
— Что он распевал? — спросил Валентин и почувствовал как напряглись нервы.
— Песенку из детской радиопередачи: «Друзья, закутайтесь в плащи, труби протяжно рог, и с нами встречи не ищи бандит с больших дорог…» Дальше забыла…
— Ну, словом, не любовный романс?
— Нет, не любовный. И еще помню самые последние его слова, когда он уже одевался в прихожей, чтобы ехать на завод. Я вышла из комнаты проводить его. Он чмокнул меня и сказал: «Нос чешется. К чему бы это?» И так хорошо рассмеялся… Я тоже засмеялась: «Вот именно, к чему бы?». Все, дверь захлопнулась…
— Ты следователю это говорила?
— Да нет, как-то даже в голову не пришло.
Валентин прикрыл глаза. И вновь как наяву увидел Андрея с поднесенным к голове пистолетом. И опять почувствовал: что-то тут не так.
— Слушай, Андрей ведь был левшой?
— Был, — сказала Ида. — И что?
На полу пистолет валялся по правую сторону от кресла. И пуля вошла в голову с правой стороны. Но ведь тогда Андрей должен был держать пистолет в правой руке…
— Посмотри, — Валентин подошел к письменному столу, уселся во вращающееся кресло Андрея и приставил к голове указательный палец правой руки. — Стрелять в себя он мог только так и не иначе.
— Ну, я не знаю! — Ида покачала головой. — Правой рукой он мог только ложку держать… Ну, еще расписывался правой рукой…
— Значит, и пистолет ему подбросили! — Валентин выбрался из кресла, в котором чувствовал себя не слишком уютно, и перешел опять на диван.
— Я же говорю: его убили! — воскликнула Ида. Сначала поскалечили Мишу Ионина, а потом и до Андрюши добрались.
— Тогда никакой Дины не было, и если он явился домой так рано — значит, не знал, что поезд опаздывает!
— Выходит, не знал.
— Странно. Ведь Лина должна была проверить через справочное и сказать ему.
— Говорит, проверяла и сказала Андрюше, что поезд опаздывает.
— Тогда почему он приехал домой так рано?
— Спроси что-нибудь полегче…
— И как убийца мог знать, что Андрей именно в этот момент окажется дома?
Ида беспомощно пожала плечами.
— Что ты собираешься делать? — спросил Валентин.
— Пойду к Сан Санычу и возьму его за жабры!
Валентин сделал попытку подняться с дивана, однако Ида ухватила его за руку и удержала на месте.
— Валька, ты поможешь мне сочинить заявление!
— Прямо сейчас?
— А чего тянуть? Сразу после выходных и отнесу. Вот садись за Андрюшин стол, бери бумагу и пиши.
8. Заявление подано
Вечером первого в Новом году рабочего дня он звонил Иде несколько раз. Номер ее домашнего телефона долго не отвечал. Наконец, взяла трубку и велела немедленно приезжать.
— Господи, как я измучилась! — вместо приветствия с надрывом вырвалось у нее, когда они встретились, и на секунду припала лбом к его плечу.
— Ну что, как? — спросил Валентин.
— Подожди, — она достала из бара початую бутылку «Смирновской». — Надо расслабиться, а то меня всю трясет… Где-то еще огурчики оставались… — она сходила на кухню и принесла нарезанный толстыми дольками лимон и два яблока. — Все огурцы сожрали, вот ведь народ…