— Ну, здравствуй! — Олег протянул ей руку.
— Здрассте… — ответила девочка, не подав руки и не подымая глаз.
— Будем знакомы: Олег Саныч. Можно к тебе?
— Проходите… — и развернулась как на пуантах, впорхнула в комнату и стремительно подскочила к тумбочке. Олег из-за ее спины не разглядел, что она спрятала в верхний ящичек.
Он уселся спиною к окну, Валя же осталась стоять с опущенными глазами, сцепив пальцы рук.
— Сядь и расслабься, — велел ей Олег. — Не съем я тебя. А пришел вот зачем. Павлик Литовский потерялся. Мать с ума сходит. На тебя вся надежда.
— Я… Я не знаю, где он… — Валя поглядела на опера широко распахнутыми ярко-кофейными глазами.
— Ты же с ним встречалась в сквере, когда он свою Альму выгуливал.
— Когда это?
— Да перед тем как он потерялся. Валюш, тебя с ним видели, поэтому даже не пытайся мне… говорить, что этого не было!
— Я не пытаюсь!
— Вот и умница! Чайком угостишь? Что-то в горле першит.
— Скажу маме… — и направилась к двери.
Она тут же вернулась, но той полминутки, пока ее не было, Олегу хватило, чтобы заглянуть в ящик тумбочки.
— О чем же вы с Павликом говорили?
— Ну, о разном… Я уже не помню…
— Совсем-совсем ничего не помнишь?
Валя подумала.
— Про собак говорили…
— Верно, — кивнул Олег. — Ты хочешь щенка, но не знала, какую породу выбрать, и спросила у Павлика. Он посоветовал королевского пуделя, так?
— Совсем нет! — мотнула головой Валя. — Мы решили… Я наверное возьму кокер-спаниеля.
— Ах, да! — хлопнул Олег себя по лбу. — В конце концов, вы с ним остановились на кокер-спаниеле. Они такие забавные, эти собачки. Еще Павлик наверное про отца рассказывал. Он кто у него, космонавт?
— Нет, просто летчик. — Валя привстала и потянулась рукой к полочке с электронными часами, висевшей над диваном, к лежащему рядом с часами черному пластмассовому фотоаппарату-малютке. Однако тонкие длинные пальцы девочки ухватили не аппарат, а невидную Олегу с его места коробочку сигарет «Мальборо». Вместе с зажигалкой. — Я закурю, ладно?
Ее мать, предварительно постучав, вкатила в комнату небольшой сервировочный столик.
— Угощайтесь, — и удалилась, прикрыв дверь.
На столике дымился в маленьких чашечках черный кофе. В вазочках были конфеты, сахар и печенье.
Валя, положила сигарету на блюдечко, поднесла чашечку с кофе ко рту.
— Когда ты его проводила?
Валина рука дрогнула, кофе плеснулся в вазочку с рафинадом.
— Куда?.. — еле слышно пролепетала Валя.
— Он же в Пермь к отцу уехал?
Валя опустила голову, поднесла ко рту сигарету, окуталась дымом. Олег ждал минуту, другую.
— Это ты его в скверике фотографировала? — спросил он, достав из планшетки снимок, который дала ему Евгения Павловна.
Утвердительный кивок.
— Про тот снимок даже не спрашиваю, — Олег указал пальцем на тумбочку.
Валя подняла на него свои красивые кофейные, тревожно забегавшие глаза, пригасила сигарету.
— Какой — тот?
— Валюш… — Олег посмотрел на девочку с насмешливым укором: — Ты меня уж извини за излишнее любопытство, но я вынужден был заглянуть сюда, — выдвинув ящик тумбочки, он достал из него цветное фото: Павлик сидит, развалясь на Валином диване, а над головой у него — полочка, на которой стоят электронные часы, но нет на ней фотоаппарата. — Ну, и когда ж ты его щелкнула? — Олег поставил пустую чашечку на блюдце. — Только честно.
Лицо у Вали заполыхало жаром. Тряхнула своими роскошными темно-русыми волосами и, смежив веки с длиннющими ресницами, чуть слышно обронила:
— Не помню… Давно…
— Ну-ка, посмотри, какое сегодня число? — Олег кивком указал на полочку с часами.
Валя посмотрела.
— Сегодняшнее… — и поглядела на опера выжидательно.
— А здесь? — он достал из тумбочки фотографию и поднес к ее лицу. — По-моему, вчерашнее, а? Это что же, выходит, Павлик только вчера уехал в Пермь к отцу?
— Вчера, — глухо отозвалась Валя, закрыв лицо ладонями. — Только не в Пермь, а в Тюмень!
— Ну да, в Тюмень! И все эти дни он у тебя жил?
Валя не ответила. И не отнимала от лица ладоней.
Олег сокрушенно помотал головой.
— Раньше он бывал у тебя дома? Бывал, по глазам вижу, хоть ты их прячешь! А мать с ума сходит, решила, что бандиты украли сыночка.
Он никак не мог отделаться от чувства вины за то, что случилось с Саней Уткиным. Надо было ему самому пойти, ничего бы с Евгенией Павловной не сделалось.