Билетерша с сомнением щурится. Очередь сзади меня недовольно рокочет.
– Ну ладно, только быстро.
Я вбегаю в лабиринт. Дурацкие фольгированные листы ДВП, вот и весь лабиринт. Спешу вперед, пробегаю все изгибы, все тупики, – здесь не так-то просто заплутать, почти нет разветвлений. Выход с противоположной стороны от входа. Все просто, для малолетних детей. Стенки трясутся, когда я их задеваю. Стоит парочка настоящих зеркал – обычных, а также вогнутых и выпуклых – для антуража.
Пробегаю лабиринт еще раз, может, что упустил – какой-нибудь незаметный ход, какой-нибудь тупик. Отодвигаю настоящие зеркала – вдруг за ними есть лаз, но там всё та же фольгированная стенка.
Не знаю, сколько я так бегаю. Когда выхожу наконец, билетерша недовольно смотрит на меня.
– Может, он вышел из лабиринта? – беспомощно спрашиваю я. Взгляд билетерши смягчается.
– Может, и вышел. Выход-то с другой стороны. Посмотрите. Стоит, наверное, там и плачет.
– Нет, он… – голова идет кругом. – Мой сын не плачет.
Я бегу снова через лабиринт к выходу. Рядом карусель, «Веселые горки» и две скамейки. Но скамейки заняты чужими людьми. Озираюсь по сторонам. Минут десять стою на месте и верчу головой. Посетители парка уже поглядывают на меня, ну и плевать.
– Есть ведь система оповещения. Какая-нибудь администрация, или приемный пункт, или черт знает что еще, куда приводят потерянных детей, а потом сообщают об этом по репродуктору, – соображаю я. И бегу…
– Фуга – это бег, фуга – это бег, – бормочу я. И вдруг резко открываю глаза. Надо мной серый потолок с черными тенями ветвей. Тени шевелятся, как дрожащие длинные пальцы – ветер раскачивает деревья за окном. Зачем я приговаривал «фуга – это бег» во сне? И сколько сейчас времени?
Босыми ногами нащупываю тапки. Поднимаюсь, выхожу из комнаты. Часы в коридоре показывают полшестого. Только тогда вспоминаю сон – вспышкой, от начала и до конца. Мне снился папа, как будто я – это он. Сон оборвался, не завершившись.
Иду в мамину комнату. На кровати белый горб – завернутая в одеяло мама. Она спит, отвернувшись к стенке. Сажусь на пол рядом с ней. Сначала не решаюсь, а потом слегка толкаю в плечо.
– Мама.
Она просыпается не сразу. Медленно поворачивается ко мне. Потом долго смотрит, видимо, пытаясь сфокусироваться.
– Илюша, почему не спишь?
– Мама, когда мне было восемь и я потерялся…
– Что с тобой такое, бессонница?
– Мама, когда я потерялся, папа…
– Иди ложись, еще рано.
– Мама, он нашел меня?
Мама садится на кровати. Обхватывает руками обернутые в одеяло колени.
– Конечно, нашел. Ты был у будки со сладостями. Тот парень, который зашел в лабиринт вместе с тобой, сказал отцу, где ты.
– Будка совсем рядом с лабиринтом. Если бы я был там, он…
– Папа так обрадовался. Даже плакал. Обнял тебя и плакал. Помнишь?
– Нет.
– Он плакал.
– Папа не плачет.
Я поднимаюсь на ноги.
– В чем дело, Илюша? Ты не веришь мне? Не веришь, что нашелся?
– Мама…
– Тот день, когда тебя похитили, был несказанно солнечным, – она улыбнулась. – Папа нашел тебя и плакал.
– Папа не плачет, – повторил я тихо и вышел из комнаты.
Не иду в консерваторию. Ноги сами приводят меня на утес. Сажусь на оградку. Вчера мы с Валерией видели здесь цветы, белые гвоздики. Ищу глазами. Они под деревом. Еще больше пожелтели. Умирающие ни за что цветы. Зачем они здесь?
Достаю из кармана телефон – хочу позвонить Гене. Куда он пропал?
Звонок проходит, но трубку никто не снимает. Набираю еще раз. Гена не подходит. В другом кармане у меня ключи от его квартиры. Недолго думая, иду туда.
Цветок совсем сухой. Земля как песок.
С пальмы капает вода. Лужа возле горшка стала больше.
Банка полна воды.
Звоню Гене. Не отвечает. Звоню еще раз.
«Набранный вами номер не обслуживается или не существует».
Жду в коридоре. Через минуту появляется Валерия. Она удивлена, это видно. Сейчас удивится еще больше. Я вызвал ее с пары, чтобы спросить:
– Ты в цветах разбираешься?
– Что?
– В комнатных растениях.
– Илья, если это шутка… – начинает она, неловко улыбаясь.
– Это серьезно, поверь мне. Я не понимаю, что происходит. Гена уехал и теперь не отвечает на звонки. Когда звонил ему в последний раз, автоматический голос сказал, что нет такого номера, – я разволновался. Дыхание участилось и, мне кажется, стало слышным. На лицо Валерии упала тень то ли сочувствия, то ли тревоги.
– Успокойся, Илья. Хочешь, я ему позвоню?
– Хочу, – я кивнул, как малыш, которому предложили конфетку, чуть только он заплакал.