– Хотели что-то спросить?
За пианино сидит рыжеволосая полная женщина в очках, а рядом с ней понурая худенькая девушка, не поднимающая взгляда от клавиш.
– Мне Юрия Васильевича, – говорю. – Он в другом классе занимается?
– Юрий Васильевич?
– Да.
– А кто это?
– Педагог по полифонии.
– В консерватории нет такого педагога. По полифонии у нас Юлия Владимировна и Асхат Валиевич. Может, вы перепутали? Покажите мне расписание.
Она ждет.
– Расписание у вас с собой? Там рядом с номером кабинета всегда указана фамилия педагога. Вы новенький? Первокурсник?
Выхожу и не глядя иду по коридору. Просто вперед. Как в тумане.
В кабинете скрипачей пусто. Я захожу и стою посередине. Не знаю, что делать – уйти или подождать. В голове каша, не могу сосредоточиться. Хочу только одного – увидеть Валерию. Мы поговорим. Мы разберемся. Мы поймем, как такое может быть. Пусть она прогуляет пару. Пусть она прогуляет весь учебный день. Мы будем бродить по улицам и говорить. Бродить и говорить. Про море, осень и стихи, которые она любит. Или про музыку, которую люблю я.
– Кого-то ищете? Вы ведь не скрипач? – в дверях появляется белокурая женщина в очках.
– Не скрипач. Да, я ищу Валерию.
– Валерию?
– Студентку второго курса.
– Ничего не путаете?
– В смысле?
Женщина подходит к учительскому столу и берет журнал. Листает.
– Все верно: на втором курсе у нас пять студентов. Из них три девочки – Настя, Аня и Галя. Может быть, вы имеете в виду пятикурсницу? На пятом есть Валерия.
– Нет… она на втором, – язык у меня высох и еле ворочается. – Валерия, – говорю. Пытаюсь вспомнить фамилию, но никак не получается. – Мы с ней на ансамбле играли Рахманинова.
– Ну не знаю, молодой человек. Может, заочница? Как ее фамилия, давайте начнем с этого?
– Я… не помню, – язык вязнет в горле, как бревно в болоте. – А Даша? – выдавливаю из себя.
– Какой курс?
– Тоже второй.
– Я же вам перечислила: Настя, Аня и Галя. Кого-нибудь из них, может, ищете?
В глазах темнеет и сразу светлеет – ярко, как будто смотрю на солнце.
– С вами всё в по…
Отворачиваюсь. Не хочу видеть, не хочу слышать. Зачем вызвался прийти?
– Его уже опознали, – доносится до меня. Снова поворачиваюсь. Теперь здесь не только жена, но еще и двое полицейских. Что они здесь делают?
Из железной двери выходит та женщина, которая водила меня в синюю комнату в прошлый раз. Я тогда сплоховал, она позвонила жене. Жена собиралась прийти одна, но я напросился. И теперь снова в желудке какая-то муть. То ли стошнит, то ли грохнусь прямо здесь без чувств. Никогда не думал, что организм может так подводить.
– Кто его опознал?
– Родители.
– А мы…
– Родители мальчика, который пропал на две недели раньше вашего. Опознали его тело. Находилось в воде около месяца, пока его не прибило к берегу.
О чем говорят эти полицейские?
– А вашего мальчика ищем. Не теряем надежды, – деловито кивает один из них. – Прочесываем город, окрестности. Сами понимаете, наверняка бродит где-то, плутает…
– И что теперь… – перебивает жена. Голос у нее далекий, отстраненный. Сухой, как выжженная пустыня.
– Имеете право посмотреть и удостовериться, что не ваш, – говорит та женщина, работница морга. – Но предупреждаю, это может оказаться тяжело. Даже непосильно, – и бросает на меня быстрый взгляд.
Знаю, она считает, мне было тяжело в прошлый раз. Даже непосильно. И вряд ли она хочет, чтобы я вошел туда вновь. Вот что означает этот взгляд.
Жена кивает: да, она пойдет. Да, она удостоверится.
Знаю, она надеется. По затылку вижу. Она надеется, что его найдут. Она уверена, она увидит: там – не он. И продолжит надеться. Ее голая прямая, как столб, шея полна надежды. Волосы, неряшливо выбившиеся из пучка, полны надежды. Плечи, поджатые от волнения, и те полны надежды. Она вся – воплощенная надежда. Меня тошнит. Пусть меня не вырвет здесь. Только не здесь. Пусть меня вырвет внутрь. Я проглочу утробную боль на эти полчаса, что нам еще торчать здесь, ладно? Я ее проглочу. Я проглочу свои потроха, лишь бы не надеяться больше. Потому что знаю.
Его не найдут. Он исчез – его больше нет. Я знаю это не головой, я знаю это внутренностями, чертовыми кишками знаю, что его больше нет.
Я знаю, где он был в последние минуты жизни. Я знаю, что он чувствовал. Я знаю, черт возьми, что с ним стало. Откуда я знаю?
Потому что он мой сын.
Пальцы перед самыми глазами. А в пальцах – что-то маленькое и белое.