Не помню, что было дальше, помню только лицо мамы – совсем близко и без маски. Она покраснела и что-то говорила мне.
– Все хорошо, Илюша, – смысл слов дошел до меня не сразу. Мама неуверенно улыбнулась, точнее нервно дернула губами в стороны: – Все хорошо. Это дядя Костя. Мы думали, будет смешно.
– Да брось возиться с ним, – буркнула сестра откуда-то из-за ее спины.
– Мы думали, будет смешно, когда ты заметишь, что это не папа, – говорила мама и все время держала меня за запястья, как будто я мог вырваться или еще что-нибудь такое. Я не мог, я просто сидел и смотрел на нее. Щеки у нее стали совсем красные.
– Трусливый, – вставила сестра. – Пошутить нельзя.
Дядя Костя озабоченно поглядывал на меня из-за плеча мамы. И мне стало неудобно за себя.
Свой кусок торта я так и не съел.
Папа пришел, когда я уже был в постели. Он возник сначала в проеме – темным силуэтом, а потом подошел к кровати. Я не знал, притвориться ли, что я сплю или нет. Ведь ему наверняка рассказала мама, как я испугался. Теперь он посчитает меня трусом.
– Илья, – позвал он негромко.
Я открыл глаза.
– С днем рождения, сын. Извини, я задержался.
Он что-то еще говорил про работу, про конфеты, а я смотрел на его ухо, которое было подсвечено светом из коридора, и думал, что мама не рассказала ему, как я испугался. Наверное, не рассказала. Что я трус.
Сейчас, пока я лежал в постели, эта сцена, когда все еще были в масках, вставала перед глазами раз за разом – словно ее поставили на повтор. Заяц, лисица и волк.
Щелкнул замок и я вздрогнул. Маски исчезли, появились черные лапы деревьев на потолке.
По тихому шуршанию в прихожей я понял, что пришла мама. Поднялся с кровати и вышел в коридор. Мама стояла спиной ко мне – вешала пальто в шкаф. Обернулась.
– Ох! Илюша. Напугал меня. Что случилось? Почему не спишь?
– Ты поздно.
– У Вали сегодня день рождения, мы посидели с девчонками. Вика тебе не говорила?
Я мотнул головой. Мне нужно было спросить. Обязательно сейчас, потом я не решусь – буду долго размышлять, с чего начать. А сейчас…
– Мама.
– Ложись спать, сынок. Извини, что разбудила, – мама сняла сапоги и прошла мимо меня по коридору в кухню.
– Мама, почему папа называл меня Костей? – сказал я ей вслед.
Она стала медленно оборачиваться. Четверть-оборота. Пол-оборота. А дальше – как будто лицо поставили на паузу.
– С чего ты взял? – проговорила чужим голосом.
Я опустил голову и разглядывал пол. Почему она так себя ведет? За что? Зачем внушать мне, что я спятил? Почему бы не рассказать правду? Во мне родился гнев. Я ведь помню, как он произносил: «Костя»!
– Ладно, – сказала мама. Я поднял на нее глаза: она стояла с опущенными руками – не просто опущенными, а как будто сдалась. – Прости меня.
– За что? – едва выговорил. Гнев во мне растаял.
– За это. Пойдем на кухню.
На часах было два часа ночи, в стакане – остывший чай.
– Назвали в честь твоего дяди – моего брата. И до четырех лет ты был Костей. Пока он не погиб. Его сбила машина. Скончался на месте. Я испугалась, – мама глядела в свой чай, а я не понимал, почему об этом молчали раньше. Ведь ничего особенного. – Менять имя нельзя. Мне так сказали в ЗАГСе. Там работала женщина, как сейчас помню, с рыжими волосами, а кожа смуглая, как у цыганки. Она сказала, что нельзя менять имя. Сказала, что я уже привык к четырем-то годам. Попросила передумать. Но я все равно вписала тебя Ильей, на этот раз. Илья – хорошее имя, у нас, ни у меня, ни у папы, не было родственников, которых бы так звали.
История казалась мне бредом.
– Я испугалась, что ты тоже, как мой брат… – мама прижала ладонь ко рту, и я побоялся, что заплачет. Но она сдержалась. – А потом, когда ты исчез, – слеза все-таки образовалась на правом ее глазу и не покатилась по щеке, а с длинной ресницы бросилась вниз. Упала на стол и впиталась в скатерть – только мокрое место осталось. – Ты исчез, когда тебе было восемь. Помнишь?
– Помню, – буркнул я.
– Исчез в зеркальном лабиринте. Папа обегал весь парк аттракционов. Всех расспрашивал: видели такого мальчика, маленького, со светлыми волосами, на вид лет восемь, с такими круглыми глазами, как будто испуганными?
Я нахмурился. Папа описывал меня как испуганного. Я почти обиделся на него за это, а мама продолжала: