О, ужас! Серебряная ложка замирает. Ее движения неритмичны и редки. Всплески воды слияния двух параллельных в точке Страсти вот-вот сменятся штилем, и тогда... Тогда мы погибнем!..
Плыви, любимый, плыви прочь, пока не поздно! Успей выбраться на берег – на тонкую грань фарфора рассудка! Нацепи свои крылышки! И лети, спасая ершистый чуб свободолюбия – лети в свои собственные небеса, которые мне вовек не дано познать!
Молю тебя об одном – живи, любимый, живи! И вспоминай обо мне хоть изредка, если сможешь!..
Что же ты медлишь?.. Скорее!.. Ложечка совсем замерла! Еще пара вибраций и штиль остановит долгое мгновение наших жизней! Уплывай же!..
Но золотисто-вишневые глаза бросают последний взгляд в черный омут моих глаз, и элшритер прижимает сладкие лиловые губы к моим соленым синим губам, чтобы вместе опрокинуться в тишину.
Он выбрал меня, вместо жизни! А мне не пришлось выбирать – ведь это погибал мой мир...
Кто-то найдет радужные крылья на берегу, станет ждать хозяина крыльев, а не дождавшись, заберет их – как сувенир с берега другой Вселенной...
Нас не существует... Не существует нас...
Почему же тогда я ощущаю биение сердца?..
Странный замкнутый мир вокруг наполнен влагой – вязкой, непохожей на влагу глубин Бло-Дайра.
Я, кажется, расту... Да как же это возможно?.. Невероятно! Невероятно, как пересечение в точке Страсти двух параллельных!.. И, однако, я помню о свершившемся чуде, и о любимом элшритере, погибшем вместе со мной...
У меня вместо губ какой-то странный выступ, напоминающий... Не могу припомнить... Напоминающий – что?..
Я инстинктивно стучу выступом по чему-то твердому. Оно хрустит и дает трещину. Я выламываю перегородку, и, утомившись, падаю на что-то мягкое...
О, какая прелестная птичка!.. Элшритер рассказывал мне про птиц! Они совсем не похожи на эльфов, но тоже прекрасны!..
Птичка кричит нечто вроде «спи-спи, спи-спи!» – и улетает. А вернувшись, что-то сует мне в рот... О, выступ вместо губ – это же клюв!.. Птичка сует в мой клюв трепещущую мошку, похожую на крылатую креветку...
Птичка – моя мать. Так странно... Я же помню свою мать: стареющую фиолну, потерявшую способность сиять серебряным светом, но сохранившую яркость черных глаз, готовых вечно любоваться дочками...
Но теперь у меня другая мать – птичка темно-бурого цвета с черным клювом и округленным белым пятном, лежащим на подбородке и горле. Ее перышки слабо поблескивают остатками серебра, словно чешуйки на хвосте немолодой фиолны.
Добрая птичка с темными глазками кормит меня день за днем – и я подрастаю, крепну...
И – взлетаю!
О, как это неописуемо-волшебно – летать!
Я мчу над темными скалами и над замками, похожими на скалы.
Я стремительно ловлю мошек и ловлю капли дождя. И ищу еще что-то, но не могу понять – что именно...
Резкие крики матери учат меня схоже верещать в ответ.
А однажды чужие крики, разносящиеся среди облачек, превращаются в узнаваемый зов:
«Кри-кри!.. Фиолна, фиолна!.. Кри-кри!.. Где ты, фиолна?!..»
Как можно узнать нежное слово «фиолна» в этом резком грубом «кри-кри»?!
Но я узнаю и понимаю!
И мечусь в воздухе, судорожно подергивая раздвоенным хвостиком.
Сердечко колотится так, словно хочет оглушить все миры напряженным болью недоверия звучанием.
Крик стихает. Я пугаюсь: он звал меня, мой элшритер, а я его упустила!..
Нет! Вот он! Темно-бурый с грязно-зеленым отливом, он мчится ко мне сквозь луч солнца!
О, где твое изумрудное тело, любимый?! Где черный чуб и лиловые губы?!
И я уже не серебристая плавунья, которую ты так сильно любил!..
Отчаяние заливает мою душу, ведь мы оба – совсем не те, кем были прежде...
Но темно-вишневые глаза так знакомо светятся счастьем свиданья! И наш лихорадочный танец в воздухе схож с прежними танцами в глубинах вод!..
И в новорожденный миг вечности, напоенный и упоенный прежней любовью, я вдруг чувствую, что мое сознание раздваивается. Часть меня ликует в теле птички, рядом с любимым пронзающей воздух общего мира, в котором мы – подобны; а другая часть меня же находится в ином месте, вглядывается в чашку, белую и незамысловатую снаружи, а внутри темную, как чары поздней осени...
По шири глубокой фарфоровой чашки дрейфуют разбухшие листики черного байхового чая. Серебряная ложечка создает течение – так, исподтишка, создают течение наших жизней Судьба и Страсть. Вишни без косточек закинуты на дно микро-мира, лишены былого дома – банки для варенья. Вишни – округлые сочные вместилища сладости бытия! – слегка покачиваются в такт движениям волшебной ложечки...