— Je vais me tuer (я себя убью)!
Я перевёл дыхание, принял нормальную, спокойную позу и посмотрел на всё происходящее более осознанно: нож, который он пытался вонзить себе в живот, оказался тупой, да и бил он им не так сильно, как размахивал. Одет он был в чёрные, заношенные брючные штаны и чёрную дерматиновую куртку, которую даже не мог прорезать своим ножом, из-под которой, кстати, после каждого удара доносился странный звук. То ли под курткой была плотная книга, то ли простая разделочная доска. «Ясно! Очередной клоун», — подумал я и направился в телевизионную. После того случая я видел этого африканца за своим любимым занятием ещё несколько раз, проходя мимо и не обращая на него уже никакого внимания. Жители лагеря впоследствии прозвали этих двух невменяемых кадров — Факиром и Самураем.
Время в лагере пролетало незаметно, я не знал ни какое сегодня число, ни месяц, ни день недели. Замечал только то, что меняется погода, а с ней и люди, приходящие и уходящие.
Лагерь служил мостом длиной максимум в один год, дольше там не держали, не считая несколько исключений. У кого-то этот год прерывался, если же ни в этот, то уже на следующий день, у кого-то — через неделю, ну а те, кто дотягивал до месяца, уже никуда бежать из лагеря не собирались, спокойно ожидая своей участи. Кто-то уходил сам на вольные хлеба, не выдержав здешней обстановки, кто-то менял страну, кто-то возвращался домой, не найдя то, чего искал, кого-то депортировали без его на это согласия, ну, а те, кто шли до конца моста, в большинстве своём получали долгожданную социальную помощь. По большому счёту все проживающие в лагере жили в режиме ожидания, и те немногие, у кого изначальной целью была Европа, а точнее постоянное в ней место жительства, имели только две мечты: первая заключалась в том, чтобы не задерживаться в лагере, а побыстрей сесть на социал; вторая, также немаловажная мечта, заключалась в «позитиве» (положительный ответ на первое интервью, всего их три), дающее право находиться в стране легально и получать социал до окончательного решения по личному делу, и в основном, если первое интервью проходило положительно, то остальные два в большинстве случаев тоже, но, конечно же, бывают и исключения. Впоследствии, если все три интервью проходили успешно, выдавали вид на жительство, с которым можно было путешествовать, легально работать и учиться. А по истечению ещё нескольких лет можно было подавать документы на гражданство. Если же все три интервью проходили негативно, это ещё не являлось концом пути, можно было перевести своё дело в другую «независимую» организацию, попросив гуманитарную помощь — «гуманитарка», и уже ждать окончательного решения, которое могло затянуться от двух до семи лет; но при этом всё же оставаться в стране в легальном положении, поддерживаемым государством. Дальше уже оставалось дело времени, случая и везения — могут оставить, а могут попросту в любой момент депортировать. Так случилось и с моим новым другом, с которым мы познакомились в лагере в тот момент отчаяния, когда он был в шаге от самоубийства.
В один из осенних пасмурных дней, возвращаясь с вечерней прогулки, в коридоре я встретил соседа по комнате, мужчину средних лет, из Армении. Он остановил меня и сказал:
— Роберт, там у нас новенький, тоже из наших… он совсем плох… Ни с кем не хочет говорить, плачет. Попробуй поговори с ним, успокой.
— Попробую, — ответил я.
Изучив уже немного здешнюю обстановку и лично наблюдая за попытками других людей покончить с собой, я поторопился. Вошёл тихо и сразу услышал, как кто-то всхлипывал в дальнем правом углу, видимо, от плача. В голове сразу промелькнул эпизод двухдневной давности, случайно увиденный мной ночью в коридоре. Возвращаясь как-то из телевизионки к себе в комнату поздней ночью, я увидел, как один парень с криком выбежал из соседней комнаты в коридор и, разбив головой оконное стекло, выпрыгнул вниз с третьего этажа (к счастью, остался жив). Также несколько раз мне приходилось видеть, как скорая увозила людей с перерезанными венами. Временами можно было слышать душераздирающие крики по ночам, люди теряли контроль над собой. Разные вещи происходили с людьми в минуты отчаяния. Морально некоторые были совсем не готовы к таким условиям и переменам. К таким людям относился и Юрий — молодой человек, которого я увидел, войдя в кабинку. Он посмотрел на меня красными, заплаканными, печальными глазами, но прогонять не стал. Я зашёл и сел на подоконник. Передо мной был уже не юный паренёк, а вполне зрелый молодой мужчина лет тридцати, с уже появившимися морщинами на лице и сединой в волосах, и в то же время плачущий, как ребёнок. На самом деле он и выглядел, как взрослый ребёнок. Маленькая кудрявая голова, маленькие чёрные глаза и курносый нос. Ростом он был выше среднего. Узкоплеч и худоват. Манера разговора напоминала зазнавшегося, избалованного мальчика из хорошей семьи, который при разговоре приподнимал вверх подбородок, чтобы придать себе больше значимости. У меня манера его разговора впоследствии всегда вызывала улыбку. И в то же время он был совершенно безобиден, в меру религиозен и немного чудаковат.