- Я... – начала она. – Я не знаю, что сказать, Белла. Ты выглядишь почти такой же. Вот только глаза…
- Да, я знаю, - усмехнулась я. – Предпочитаю думать, что со временем они просто выцвели.
Улыбка Элис была невесёлой.
- Нет. Дело не в цвете. Ты стала старше.
- Мне девяносто восемь, - напомнила я.
- Я это вижу.
- Чёрт! Всё-таки пора начать пользоваться антивозрастным кремом.
Как же давно я не шутила, но похоже не стоило и начинать – лицо Элис оставалось серьёзным.
- Мы в Форксе недавно. Легенда та же: мы - школьники, Карлайл и Эсми - наши приёмные родители.
- Хорошо, - кивнула я, не понимая, зачем она мне это говорит.
- Ты всегда можешь найти нас в старом доме, запомни это.
- Ладно, – снова кивнула я.
- Он не с нами, Белла. Эдвард нашёл себе пару. Более пятидесяти лет назад он переехал на Аляску. Там живёт такой же клан, как мы. Они вегетарианцы, и Таня… она… Они давно знакомы. Ещё до тебя. Ну а после тебя…
Всё это Элис произнесла на одном дыхании, не отрывая от меня пытливого взгляда своих раскосых янтарных глаз.
- Ты сейчас уйдёшь, я знаю. Я вижу это. Но ещё я вижу, что ты вернёшься. Возвращайся, Белла. Мы любим тебя. Мы все любим тебя. Все. Без исключения.
Вопросы оказались излишними. Всего несколько предложений, и то, что до сих пор в моей груди заменяло человеческое сердце, последний раз звякнуло и рассыпалось на мельчайшие осколки.
Часть 4
Soundtrack - Love song for a vampire by Annie Lennox
А что собственно произошло? Почему такая реакция, спрашивала я себя? Осколки сердца, дыра в груди – всё это я уже проходила. Это были именно те воспоминания, которые раз и навсегда хотелось стереть из памяти. Вот и случай удобный представился, можно начинать. Но почему вместо этого я раненым зверем мечусь по Олимпийским горам? Почему забиваюсь в самые дальние уголки заповедника - туда, где прошли мои первые годы перерождения; места, которые не дарят никаких воспоминаний, кроме нескончаемой боли и ужаса. Почему я снова здесь? Почему убежала с кладбища, не попрощавшись с Элис? И почему спустя несколько дней метаний, я оказываюсь на поляне, где всё началось. И речь идёт не о начале существования меня в ипостаси вампира. Я прекрасно знаю, о каком начале идёт речь. И, тем не менее, я здесь. Для чего, в который раз спрашивала я себя? Может, для завершения?
Мне, бессмертному существу, принадлежал весь мир. Я могла взять его весь без остатка, делать с ним всё, что захочу, пользуясь своим даром, своими знаниями. Я могла всё. У меня было всё. Но ничего из того, чем я владела, не было желанно мной так страстно, как возможность хотя бы на пять минут снова научиться плакать.
По моим жилам и венам, по моим слёзным протокам бежал яд. Таким, как я, он служит лишь одной цели – парализовать жертву в момент убийства, обездвижить, чтобы беспрепятственно и как можно быстрее насытиться. Ни для чего другого яд не предназначен. Он выжигает, убивая, а я молила о спасительной силе слёз.
Да, слёзы спасают. Это я теперь точно знала. Но их у меня нет, и я лежу на земле, в бессилии запуская руки в её пушистую плоть; сжимаю её, крошу своими каменными – более чем каменными – пальцами. Мои стоны – мои слёзы. И я не прекращаю стонать, сглатывая яд ненависти к себе. Стыда за себя. Обиды.
Тридцать лет. Тридцать первых лет, которые я посвятила самоусовершенствованию, у меня был шанс вернуть Эдварда. Я продолжала верить в это из года в год, изо дня в день, но вот уже как пятьдесят лет у меня нет на него никакого права.
«Он нашёл себе пару».
Маленькая смертная девочка, с которой Эдвард провёл полгода из своей вечности, не могла стать парой совершенному существу. А ведь он говорил об этом, и я ему поверила. Это после я уговорила себя, что Эдвард всего лишь защищал меня. И мне почти удалось себя в этом убедить.
Я не знала о вампирах ничего конкретного. Все знания, полученные мной о своём виде, основывались на личном опыте и той скудной информации, которой когда-то делился со мной Эдвард. Я знала, что нам надо держать в тайне существование вида, что солнце эту тайну выдаёт - я не выходила на солнце в присутствии людей. Я знала, что кровь животных не насыщает нас так, как кровь человека, но для нашего вида это был всего лишь вопрос выбора - свой я сделала с самого начала. Я знала, что у каждого вампира существует пара – одна единственная любовь. Нечто подобное импринтингу у животных. И что особь, потерявшая свою пару, становится неполноценной. Как неполноценным становится и переживший подобную потерю вампир.
Месть движет всеми, кто утратил свою вторую половину, и неважно, что станет объектом этой мести - убийца любимого или сама судьба. Мне ли не знать это? Сама я не была убийцей. Но я была любима убийцей, и всю ярость мести «вдовы вампира» испытала на себе в полной мере. И лишь милость, в последний момент проявленная карающей рукой Лорана, позволила мне остаться в живых. Вернее, неживых.
Я знала, что это были за нити, тяжеленые канаты, которые прижимали к земле, не позволяя двигаться, пока этого не захочет твоя половинка. Я чувствовала их, и когда внезапно по ним чиркнули перочинным ножиком - чуть не умерла. И сейчас я умирала второй раз. Потому что глубоко в душе – дальше, чем могла сама себе признаться – я знала, что Эдвард меня любит. Любил. И я была его парой. И его расставание со мной – высшее проявление любви. Я была его парой, и он нашел в себе силы меня оставить.
А, оказывается, не я была ею. Пара Эдварда – не я. Может, именно поэтому он и смог это сделать? Смог оставить лесу и выполнить своё обещание:
"Это будет, так, как будто меня никогда не существовало".
Но для меня ничего не изменилось. Ничего и никогда. Он – моя пара. Он – моя половинка. И я до сих пор жива, потому что жив он. Может, для Эдварда я ничего не значу, вернее, не значила, и воспоминания обо мне давно стёрты из его памяти, но для меня-то всё осталось по-прежнему. Я ничего не забыла. И разве это не признак того, что он – моя пара. И скажи сегодня Элис, что Эдварда больше нет, разве не отправилась бы я к Вольтури, чтобы тоже перестать существовать? Так почему же он не сделал этого, когда узнал, что больше нет меня?
Ответ был очевиден.
… и я снова стонала и вгрызалась зубами и ногтями в землю, оплакивая себя. Уговаривая, отговаривая, снова и снова находя объяснения, снова и снова разрушая их уже известными доводами. И плакала сейчас не девяностовосьмилетняя старуха, запертая в незавершённом женском теле – плакала восемнадцатилетняя девочка, прожившая ни один десяток лет с любовью к тому, кто сейчас, как и век назад, разбивал её сердце. Вот только рядом не было верного друга, чтобы помочь, и не было папы, чтобы будить в ночи, когда очередной кошмар разрывает горло криком.