Ираида так и сказала, едва почувствовав его к ней симпатию:
— Милый Сёма, до каких пор ты будешь мучиться вечерами в читалке или «красном уголке»? Женись на мне, и я обеспечу тебе все условия для творческого роста.
При этом она иронично улыбалась, чтобы можно было всё перевести в шутку.
И хотя Сурепкин по молодости не замечал, где он пишет и кто вокруг — было бы что-то в голове, он, ничуть не сопротивляясь, позволил увести себя из семейного общежития в просторную квартиру Ирочкиных родителей, с девичьей, превратившейся в его личный — мечталось ли? — кабинет.
Лишь теперь — стареет, наверное! — Симон Лахвари стал привередлив к рабочей обстановке. Здесь чувство вины кольнуло Ираиду Львовну, поскольку минувшей весной, пока супруг отдыхал и работал в Доме творчества, она приготовила ему сюрприз — сделала ремонт кабинета. Знала бы, чем это окончится, ни за что не взвалила бы лишние хлопоты на свои хрупкие плечи. Мастера успели, завершили ремонт к возвращению Сёмочки. Чисто. Светло. Но он, сев к письменному столу, за две недели не смог выжать из себя ни страницы. Видите ли, на старых обоях были причудливые рисунки — то ли иероглифы, то ли иные финтифлюшки, которые стимулировали творческий процесс. А новые, с геометрически четким узором, притупляли воображение, раздражали. Через месяц обычно уравновешенный Сурепкин закатил жене форменную истерику на тему: «Как ты могла, не посоветовавшись со мной, покупать обои?!!». Потом он извинялся, говорил, что, скорее всего, сам виноват, и не в обоях дело, а это он попросту исписался. И больше никогда ничего не создаст! Ираида Львовна не знала, что и делать. То ли разыскивать оставшийся от прошлого ремонта кусок обоев с финтифлюшками, чтобы наклеить хоть над столом, то ли искать новые вместе с мужем и снова затевать переклейку. Против первого Сёмочка не возражал, но бунтовала склонная к изысканности натура хозяйки: не хватало только старой заплатки на свежей стене, да и цвет не гармонировал… Против дополнительного ремонта возражал хозяин. Ему нужно было быстро и сосредоточенно работать — подходил срок сдачи рукописи в производство.
Казалось бы — к чему спешка? Плановый сборник фантастики заявленным и утвержденным объемом уже отнесён в издательство. Вовремя. И у редактора, Комаровой, нет к качеству будущей книги практически никаких претензий. Разве что один рассказ выбивается из ряда своей примитивностью. Так это случалось и у классиков. Но дело было несколько в другом. Рассказ был «рыбой». Написанный ещё в студенчестве и опубликованный давным-давно, единожды, в молодёжном сборнике, он уже основательно пообтрепался от блуждания по разным папкам. Сурепкин-Лахвари добавлял его к своим новым произведениям, относимым в издательство, для увеличения объема. А пока суд да дело, Семён Львович писал свежий рассказ и заменял им «рыбу». Просто и удобно. Но тут отлаженная схема готова была дать сбой. Не творилось. Лахвари дёргался. Ираида чуть не плакала, глядя на него.
— Сёмочка, да Бог с ним, с рассказом. Выкинь и всё. Не обеднеем.
Семён Львович закипал раздражением:
— Тебе легко выкинуть!.. А был бы твоим!..
— Ну не выкидывай, оставь. Пусть будет, как есть.
— Чтобы сказали, что из-под пера Мастера уже всякая дрянь полезла?.. Что исписался?.. — И уже тише, почти обречённо, добавил: — И правда. Ни одной идеи…
— Нет! Неправда! — негодующе закричала Ираида Львовна.
И вдруг у неё возникла интересная мысль. Она примолкла, уставясь на предмет личной гордости — корешки книг с родным именем, оттиснутым разными шрифтами. Потом сказала ласково, прямо-таки проворковала:
— Милый, пойди погуляй. Тебе надо развеяться. Если в кино ничего путного, сходи к кому-нибудь в гости. Или, на худой конец, просто дойди до парка и три раза прокатись на «чёртовом колесе». Постарайся ни о чем плохом не думать. Глядишь — и образуется всё.
А что? Идея не лишена смысла. Надо встряхнуться. Сурепкин привык доверять жене и в стратегии, и в тактике.
Ираида Львовна, выпроводив его, достала коробку с письмами читателей. В них она ориентировалась куда лучше супруга, поскольку сразу взяла на себя все секретарские обязанности. Семёну неохота и недосуг было отвечать множащимся корреспондентам. Интересных, трогавших за живое писем было мало. Их она передавала Лахвари. На остальные отвечала сама, если они того требовали. Так вот, среди регулярно пишущих был такой — Александр Тилепин.