Наверное, снова поднялась температура, потому что голова закружилась, стены с потолком словно бы дрогнули. И я увидел звезды прямо над собой. Но как такое могло быть? Ведь снежные тучи накрыли город. Я посмотрел вниз. Домов не видно, только — серое пушистое одеяло. Отдавая отчет своему полубредовому в болезни сознанию, а потому не очень беспокоясь, скорее играя, я нырнул густой туман и провалился почти до земли, покрытой сугробами и льдом, до ярко освещенного круга под фонарем, многоцветно переливающегося в ярких блестках снежинок. Посмотрел вверх — темень, никаких звезд. Взмахнул руками и оказался снова над тучами. Позабавлялся таким образом, отмечая, что совсем не холодно. Потом почувствовал утомление. И дальше уже ничего не помнил.
С чем уснул, с тем и проснулся. Мельком пронеслись картинки звездного неба и моих нырков под тучи. Надо ж такому пригрезиться! Я поглядел в хмурое небо за не очень чистым стеклом и стал раздумывать о «телефоне доверия». Может, набрать номер и сплавить часть своих неприятностей, выслушав слова утешения? Причем, гарантированно-нежный голос не оборвет: «Сам виноват! Заварил — расхлебывай». Или еще грубее: «За что боролся, на то и напоролся!». Дружелюбному телефонному гласу «доверия» по должности положено оказывать моральную поддержку.
Сначала я рассказал бы о Леркином вероломстве. Я-то ее любил! Еще как! А как?.. Сейчас твердой уверенности в любви моей, беспредельной, как в романах, не было. Ну и Бог с нею, с Леркой. Хотя, стоит ее вспомнить, начинает саднить где-то под ложечкой.
Потом пожаловался бы на докучную Верунину привязанность. Что ж оттого, что росли вместе? И никто кроме меня на нее никогда внимания не обращал? Так по-соседски ж. И еще — осенью я честно попытался внушить себе, что лучшей жены мне не сыскать. И честно попытался, в порядке репетиции перед семейной жизнью, прожить вместе с Веруней две недели, пока ее матушка отдыхала в Ялте. Как вспомню, так вздрогну! Ну не хочу я если?.. Квартиру что ли поменять на другой район — от Веруни подальше? Нет уж, ни за что! Слишком привязан я к своей комнате. Таких, кроме нашего дома, и не существует, наверное. Две подо мной, да с противоположного крыла — три.
Я поерзал в кровати, подтягиваясь повыше. Но второе окно отсюда выглядывало только краешком стекла с рамой.
Дело в том, что дом наш отличается архитектурным кокетством. С краев выходящей на улицу стороны вырезано по квадрату — в метр с небольшим. И получились углы, вывернутые наизнанку, втиснутые в квартиры. А окна, которые в нормальном случае глядели бы в разные стороны, дают возможность через четыре стекла видеть кусочек собственной же комнаты.
Может быть, самое незабываемое из приятных ощущений, которые я испытал, это первый поцелуй с Лерой, над десятиметровой пропастью с мокрым после дождя асфальтированным дном, поблескивающим в желтом свете уличного фонаря. Лерка у одного окна, я — у другого. Полоска стенки между нами и десяток сантиметров ночного воздуха. Я перегнулся немного и в щечку холодную ее чмокнул. Она не ожидала, что-то хотела сказать, повернула голову и наткнулась прямо на мои губы. Снова дождь закапал. А мы целуемся, как очумелые. Чуть вниз не вывалились. Хорошо, меня рама оконная в чувство привела — от сквозняка качнулась, по пояснице ударила.... Вспомнил и даже зло на Лерку пропало. Не только ж плохое между нами было...
А еще я посоветовался бы с умненькой дежурной: как быть с работой? Плюнуть на нашу заболоченную контору и попытать счастья в других офисах? Приснилось вчера или от температуры прибредилось, что я, срастаясь с письменным столом, покрываюсь мхом и беловатым лишайником, а фломастер превращается в бурый сучок. Стены корявые заскрипели, пространство заколыхалось, стало съеживаться, я закряхтел или простонал, наверное, потому что свет зажегся и всполошенная Веруня очутилась у кровати: «Что? Опять плохо? А я тебе молока горячего принесла — кашлял...». Но мох с лишайником неспроста грезился. Значит, подсознанием чувствую, что пора на другую работу перебираться, пока не совсем заплесневел с Ильей в начальниках. Нет, про контору советоваться не стал бы. Сам знаю. Вот только характер у меня консервативный и на подъем нелегок. С одной стороны, если размечтаюсь, на что угодно способен, а с другой, когда дела коснется, лень. Все само собой на потом откладывается...
И если бы ласковый голос не торопился закончить разговор — а куда ему спешить, на службе ведь, — просто потрепались бы о пустяках: что в кино идет и в мире происходит. А может, милая дежурная своими проблемами поделилась бы, и я смог бы чем-нибудь ей помочь...