К утру привидевшееся за снегом не забылось, не заспалось: первым делом, размахивая руками под бодрую музыку, просочившуюся из соседней квартиры, поскакал к окну. Казалось, что атмосферы никакой нет — настолько ясно было все различимо до самых далеких заснеженных гор. И ничего нереального. Оно, конечно, если и было, то не стало дожидаться моего высочайшего пробуждения. А все ж остался в душе мятный холодок от припомнившегося ночного впечатления.
На новостройке через дорогу покачивал журавлиным носом подъемный кран. «Майна, майна... Вира!» — и вот уже какой-то ящик взмывает вверх. А вдруг это блок стены, забытый нерадивыми строителями в поднебесье, смутил вчера мое воображение? Но не слишком ли далеко до крана? Снегопад исказил картину...
Загадка осталась. И в ближайшие недели, в зависимости от настроения, я склонен был или считать, что наш микрорайон посетил НЛО (со временем объект оброс подробностями, как корабль ракушками, вплоть до припомнившихся затемнений — иллюминаторов?), или вполне трезво отмахиваться: да стенная панель это была! Что при частом повторении упростилось до альтернативы: «тарелка?» — «панель?».
А обращаться к этим мыслям в дальнейшем поводов у меня оказалось достаточно...
Я, растягивая удовольствие, выпил чашечку кофе. Потом еще одну — с бутербродом. И продолжил погружение в фантастику. Читал, пока не наткнулся на персонажа с фамилией «Ветров», к тому же бывшего суперштурманом. И почувствовал, что пресытился. А вот, если бы подобное появилось в первом рассказе, усмехнулся бы, но чтение не бросил. Теперь — все. Неужели мало вариантов буквосочетаний? Неужели не хватает фантазии, чтобы выйти за набивший оскомину круг Громовых, Солнцевых, Ветровых, Смитов и Браунов? Что ж тогда говорить о содержании? Слабо! Остальное просмотрел по диагонали.
И тут зазвонил телефон.
— Алло, алло!
Опять женский голос. Но другой. Более уверенный. Про тот непонятный звонок я почти забыл. Вернее, убедил себя забыть, посчитав его розыгрышем какой-нибудь Леркиной подружки. Может, та через нее проверяла мое моральное состояние?
— Да. Я вас слушаю.
— Это Артем? Я не ошиблась?
Голос был не просто женским, а глубоким, модулированным.
— К счастью, нет.
— Почему, к счастью?
Удивление прозвучало без намека на кокетство.
— Потому что мне скучно и грустно, а звонок обещает... — я хотел сказать «развлечение», но подумал, что она может оскорбиться, — разнообразие в моем полуболезненном состоянии.
«Ишь, как загнул!», — похвалил я сам себя.
— Вам звонила Кира, — голос утверждал.
— Кира? Ах, Татьяна-Кира… — вспомнил я. — Да, да я ничего не понял. Какие-то стихи... Или нет. Сначала про музыку...
— Так она себя назвала? Впрочем, это неважно.
— Да, — подхватил я, — она тоже это сказала. А вас как зовут?
— Коринна. У вас есть несколько минут сейчас? Вы не очень заняты?
— Есть минуты. И даже скажу сколько. Двадцать четыре плюс двенадцать умноженные на шестьдесят. Больше четырех тысяч минут. — Я чувствовав, что перебираю, но не мог уже остановиться. — И все они у ваших ног, Коринночка.
— Не надо, — она, наверное, поморщилась, и я выругал себя. Голос зазвучал официальнее: — Не выношу фамильярности и уменьшительно-ласкательных суффиксов. Вы в состоянии настроиться на серьезный лад?
— Извините, я слушаю.
— Ну вот... У меня дважды в месяц собирается несколько друзей.
Кружок интеллектуалов? «Зеленая лампа»?
— Кира рекомендовала вас.
— Я рад. Хотя, право же, не знаю, чем обязан... — опять не в тот тон заносит! Но как-то ведь надо реагировать.
— У вас есть под рукой карандаш, лист бумаги?
— Найду. Сейчас. Секунду...
Как назло «под рукой» ничего не было. Пришлось, извинившись, рыться в письменном столе. Попалась страничка с отвергнутым осенью стихотворением «про посуду». Я перевернул ее, устроился поудобнее:
— Слушаю. Записываю.
— Я сейчас продиктую вам двенадцать вопросов. Возможно, они покажутся странными, на первый взгляд, но все же постарайтесь ответить на каждый из них. Дня вам хватит? Если завтра в это же время я позвоню?
— Конечно... Думаю, хватит. И хорошо, что завтра, а то в пятницу мне выходить на работу...
Она прервала меня:
— Пишете? Первый вопрос...
Трубку я положил в состоянии слегка ошеломленном. Не знаю, к чему я был готов. Может, к выяснению с их стороны моего семейного положения, или образования, или перечня любимых писателей, композиторов, наконец...
Я отыскал чистую бумагу и надолго задумался. Ответы с самокопаниями и перерывами на сон и еду растянулись почти на сутки. С первым вопросом, допустим, все было ясно. «Обладаете ли вы счастливым очарованием, удачливостью?». Нет. Мой вариант всегда был в проигрыше. Кому-то везло, если не в картах, так в любви. Мне настолько же бесполезно было вкладывать сбережения в облигации выигрышного займа или играть в крестики со «Спортлото», как и надеяться на длительную взаимность в любви. Здесь можно было бы возразить, что вот Веруня, мол... Но, во-первых, есть подозрение, что она чувствует себя к тридцати годам обойденной, никому не нужной, и меня рассматривает просто как возможность пристроиться, хотя, черт его знает, может, грех на душу беру. И потом, если даже она меня любит, допустим, то я-то — нет. И тогда о какой удачливости в сердечных делах может идти речь? А Лера? Неужели совсем не любила? Зачем тогда?.. Со своей приговоркой: «Не в деньгах счастье, да без денег несчастье». С меня же и взять нечего было кроме фамилии. А вдруг здесь ключик? После скромной церемонии бракосочетания она из Лерки Пузанчиковой — какой шикарный объект для дурачеств акселератов от первого класса до пятого курса! — превратилась в Леру, вполне благозвучно обозначаемую «Найденовой». Лера Найденова. А теперь моя фамилия и уже чья-то Лера. После развода девичью фамилию, конечно, не взяла. И как же она расписывается нынче, вступив в брак с бежевой «Тойотой»? Может, она и детей со мной заводить не захотела, зная, что алиментов с меня — мизер, а коротать рядом жизнь до старости в однокомнатной квартире — тоска, и жизни никакой. Но никто ведь замуж не тянул против воли. Значит, в начале, почти любила, а потом разобралась, опомнилась. Думаю о ней, и рассыпается она на совершенно разных Лерок, несовместимых друг с другом. А может, она со мной жила, очнувшись после медового месяца, переступая через неприязнь. Из чувства долга — целый год. Тогда ее жалеть нужно. И не поговоришь теперь откровенно, не выяснишь все по-доброму. Поздно. Отвлекся. Пишу: «Нет, удачливостью не обладаю».