Я перехватил его острый взгляд, брошенный в мою сторону. Проступили рифленые желваки, разговор оборвался. Я старался вспомнить, что в моем штате есть кто, еще не только не привык, но и не запомнил: начальник канцелярии президента, руководитель службы президента, глава пресс– центра президента и множество других лиц, которые должны меня обслуживать, то есть получать инструкции и следить за их выполнением. Вообще-то, я наивно думал, что я должен давать распоряжения министрам, главам силовых структур, а то и вовсе премьер-министру, а тот уже сам раздаст рядовым министрам, кому что делать конкретно, но, похоже, я слишком мало понимаю в этой сложнейшей структуре…
Нахлынуло чувство тревоги и неуверенности, как будто вступаю голым и безоружным в дремучие места Амазонки. Для кого-то кремлевские коридоры – самое то для интриг, продвижек, но не для меня, теоретика, у меня другое поле деятельности… И какого хрена я послушал тот глас и взялся выводить тупое и ленивое стадо рабов, которым и так было хорошо?
Из груди вырвался вздох, телохранитель впереди не шелохнулся, но я ощутил стыд и мгновенное раздражение. Что это раскисаю, ведь я не только для них всех – огромная и непонятная сила, появившаяся непонятно откуда, я в самом деле эта самая сила, что проламывает омертвевший хитин, выбирается наружу, а вокруг на веточках либо еще куколки, либо вовсе весело жрущие зеленый лист гусеницы, что и не подозревают о будущей метаморфозе… если доживут, конечно.
Машина влетела в Кремль на такой скорости, что, зацепись крылом в узких Боровицких воротах, нас бы перевернуло раз двадцать, побивая всех гиннессов.
У ступеней дверцу распахнули сразу двое, прикрывая меня огромными телами. Я взбежал к дверям резво, стараясь облегчить им работу, да и опаздываю, нехорошо.
При моем появлении из-за стола поднялась Александра, сегодня еще красивее, чем вчера, просто роскошно красивая, с крупной приподнятой грудью, глубокий вырез, узкая талия нерожавшей женщины, и обезьяна во мне тут же моментально дорисовала, даже подала как набор слайдов целую вереницу картинок, как я ее пользую на этом столе, возле стола, в ее же кресле…
– Здравствуйте, Александра, – произнес я благожелательно, почему-то перейдя на «вы», добавил с улыбкой маститого государственного деятеля: – Вольно, вольно…
Однако, проходя мимо, я показал ей кулак. Она ответила чарующей улыбкой, в которой ясно читалось: надо, господин президент. Надо. Я скривился, мол, знаю, что надо, но я же человек, а человеку все всегда не так, как бы карта ни выпала.
Телохранитель распахнул передо мной дверь, но пока створка не встала за мной на место, отгородив кабинет от ее апартаментов, я чувствовал на спине пристальный взгляд женщины. Взгляд женщины ощущается иначе, со временем начинаешь чувствовать различие.
Они встали у стены все трое, строго по рангу: массивный Казидуб, военный министр, высокий подтянутый Ростоцкий, министр внутренних дел, и серокардиналистый Мазарин, министр госбезопасности. Я переступил порог с заготовленной улыбкой, они слегка вытянулись, я так и не понял: шутка или всерьез, сказал с порога:
– Прошу меня извинить, слегка опоздал.
– Президент не опаздывает, – бухнул Казидуб, – а задерживается.
Я пошел с протянутой рукой, у всех ладони сухие, крепкие, горячие, только у Мазарина рукопожатие несколько нервное, словно бы успевающее быстро-быстро просканировать все линии жизни, скопировать и занести в мозговой файл.
– Прошу к столу, – сказал я.
Кресло приняло меня в объятия, сделанное под старину, но с учетом особенностей моей спины и поясницы, в которых вообще-то нет ничего особенного, стандарт, однако медики в первый же день ринулись всю мебель приводить в соответствие, так сказать. Силовики рассаживались неспешно, но без медлительности, сразу ощутилась их скрытая сила, за спиной каждого либо элитные милицейские части, либо суперкомандос, а то и вовсе танки и самолеты.
Я изо всех сил старался не показать свое беспокойство, даже страх. В моем мире все-таки больше людей непосредственных, у которых что на душе, то и на лице, а эти вот, Ростоцкий и Мазарин, с их моложавыми лицами немолодых подтянутых деятелей, из другого мира, где у всех искренние улыбки, крепкое рукопожатие, даже смотрят все одинаково: с вниманием в глаза собеседнику, все бы хорошо, если бы не у всех одинаково, что выдает принадлежность к одному клану, чьи лица, как у бойцов антитеррора, всегда закрыты масками.
Я быстро рассматривал их, картинки на дисплее не передают ни запаха, ни ощущения мощи, исходящих от этих людей. Грузный бегемотистый Казидуб, вид отдыхающего пенсионера на лавочке в скверике, он и сейчас отдыхает, только его великолепный мозг, хранящий горы секретов, никогда не отдыхает и трудится вне зависимости от того, где находится и чем занят мозгоноситель.
Ростоцкий, похожий на терминатора, такой же высокий, крепко сбитый, с неподвижным лицом и холодным прицеливающимся взглядом, говорит очень мало, неприятный металлический голос лишен окраски. Я был удивлен, прочитав в его досье, что он успел покуролесить в не такой уж и давней молодости, трижды был женат, куча детей, пил, употреблял тяжелые наркотики, но затем его качнуло в другую крайность: готов расстреливать не только поставщиков, но и самих наркоманов. Хотя, возможно, он и прав, как временная мера годится, чтобы расстреливали и употребляющих наркотики. Для общества они почти все потеряны, а угроза от них велика: наркоман ради дозы идет на любое преступление. Лечить же их сил и средств не хватает, страна бедная, а наркоманов чересчур много. Вот уменьшим хотя бы массовыми расстрелами, вылезем из этой ямы, тогда и начнем лечить одиночек.
Мазарин же прямой, как световой луч, с резкими чертами лица, взведенный, как курок, глаза холодные, похожие на осколки льда. Сейчас не сводит с меня взгляда, решает, как держаться.
Казидуб положил на стол папку, накрыл ладонями и сказал гулким голосом:
– Сразу хочу сказать, господин президент, что мы все… я говорю также от имени Игоря Игоревича и Ростислава Иртеньевича… вот они сидят, в самом деле рады, что на президентских выборах победили вы. Мы, честно говоря, не верили в вашу победу… Слишком уж невероятно, чтобы к власти пришли просто умные люди, но… вы это сделали! Мы с Игорем Игоревичем и Ростиславом Иртеньевичем тоже считаем себя людьми умными… это, конечно, шутка, но в каждой шутке только доля шутки, так что мы – ваши люди. Располагайте нами, как своими бойцами!
Ростоцкий улыбнулся одними глазами.
– Мы ваши люди, – повторил он ровным голосом. – Помимо службы, помимо долга.
Мазарин, что явно предпочел бы отмолчаться, сказал вынужденно:
– Присоединяюсь. Полностью.
Он вытащил из папки листок и протянул мне через стол. Я бросил взгляд на дату, всего четверть часа назад госсекретарь США выступил с очень резким заявлением. Неоправданно резким, как тут же оценили независимые журналисты. В России к власти пришел фашизм, русский фашизм, не больше и не меньше, и долг всего цивилизованного человечества… С полчаса объяснял, что должно делать все цивилизованное человечество под руководством США, намекал на санкции против стран, что не присоединятся к крестовому походу против России, сулил льготы при разделе добычи. А добыча на этот раз просто сказочная: огромная территория России, привольно раскинувшаяся на треть Европы и половину Азии. Под собственно Россию можно оставить небольшой участок вокруг Москвы в пределах Московского княжества двенадцатого века, остальное – странам, что исповедуют священные принципы демократии и гомосексуализма…
Мазарин сказал негромко:
– Прогнозируется, что заявление госсекретаря вызовет небывалый энтузиазм в среде гомосеков, извращенцев и прочих демократов. По городам пройдут манифестации в поддержку. В некоторых штатах США этих демонстрантов встретят…
– …наши люди, – мрачно пошутил Ростоцкий.
– Нет, – сказал тем же тоном Мазарин, – их встретят немногие здоровые силы, что еще остались в том больном обществе. Хотя Ростислав Иртеньевич в какой-то мере прав, все здоровые силы на планете – наши люди. Стычки и драки прогнозируются небольшие. Полиция и национальная гвардия теперь вмешиваются сразу же, вмешиваются быстро и решительно. Сопротивляющихся разгонят, а извращенцы продолжат путь к Вашингтону, требуя покончить с Россией.