Было очевидно и следующее: для убийц Цезаря его любимец последних лет, родственник и наследник – человек, совершенно нежелательный. Для других цезарианцев, для того же Марка Антония, Октавиан как главный наследник тоже не в радость. Потому нет у него выбора. Как частное лицо он, скорее всего, обречён. Должно бороться за власть!
Борьба за власть в Риме… Никогда ещё не было такого, чтобы в неё вступал восемнадцатилетний invenis, никаких прав ни на какие магистратуры не имеющий и потому претензий на само участие в политической жизни Республики иметь не могущий.
Но этот юнец – главный наследник самого Гая Юлия Цезаря, первым захватившего власть в Риме именно ради полного своего единовластия. Сулла-то свою диктатуру всю положил на восстановление сенатской олигархии, гражданскими войнами поколебленной. Будучи близок к Цезарю и опекаем им в последнее время, Гай Октавий, юноша смышленый и наблюдательный, не мог не понять, что собой являет власть его родственника и покровителя. Монархические устремления Цезаря, очевидные многим и многим в Риме, были ясны и его внучатому племяннику. И своё наследство он воспринял не только как имущественное и вступил в борьбу за власть, поскольку мыслил себя полноправным наследником Цезаря именно в качестве преемника его монархической по сути власти. В то же время гибель славного диктатора от мечей и кинжалов тех, кого он замечательно великодушно и щедро облагодетельствовал, показала Октавиану, сколь великая осторожность нужна в отношениях с людьми даже на вершине власти, не говоря уж о времени борьбы за таковую. Сама ситуация, в каковой он оказался после гибели Цезаря, о чём ему, кстати, не раз писали и говорили мать и отчим, требовала крайней расчётливости, глубокой продуманности каждого поступка, малейшего действия. Всё это быстро воспитало в юноше осторожность, ставшую одним из основных принципов его политической деятельности[216]. И проявилось это достаточно скоро. Поведение Гая Октавия после его прибытия в Италию и до самого вступления в Рим свидетельствует не только об образцовой осторожности, но и о тщательной продуманности его действий. Важно отметить следующее: он ведь получил самые разноречивые советы от друзей, родных и окружающих. Но ни у кого, несмотря на свою юность и естественную практическую неопытность в делах такого рода, не пошёл он на поводу! Но один поступок должно счесть решительным: принятие имени Гай Юлий Цезарь Октавиан до совершения официального акта признания его усыновления согласно завещанию последнего диктатора. Здесь такая решимость была необходимой. Теперь в Рим прибывал не просто некто дальний родственник Цезаря, а молодой Цезарь, коего должно было воспринять как изначально значимую политическую фигуру. Его прибытие в столицу оказалось, если, конечно, полностью довериться Веллею Патеркулу, весьма эффектным: «Когда он приближался к Риму, ему навстречу выбежало множество друзей, а когда вступил в город, солнце над его головой засияло радугой и создалось впечатление, что оно само возложило корону на голову великого мужа»[217].
Конечно же, радуга засияла, поскольку перед этим прошёл дождь. Но многим, очевидно, это запомнилось. А поскольку римляне всегда придавали исключительное значение всякого рода знамениям, и наш герой здесь вовсе не был исключением, то позднее это обыкновенное природное явление было истолковано как предсказание короны на голове великого мужа, каковым самопровозглашённый молодой Гай Юлий Цезарь Октавиан и близко ещё не являлся.