— Это самоубийство, инспектор, — глаза Радова сделались круглыми. — Давайте просто взорвем здесь все к чертовой матери. Я подпишу протокол. Никто ведь не будет разбираться…
— Ни хрена ты меня не понял, лейтенант, — я покачал головой. — Как тебя вообще допустили в офицерский корпус? Или с воображением туго? А ведь парни за твоей спиной уже радостно встрепенулись, и стали неистово молить Бога, чтобы ты обосрался. И знаешь, Бог благоволит лишь к сильным. Слабых и трусов он совершенно не видит, как акула неподвижную жертву. А может, мне на тебя рапорт подать? А? Говорят, каторга хорошо и мозги укрепляет, и сфинктер.
Не говоря ни слова, Радов коротко отсалютовал, и быстро скрылся за дверью.
Гниль, тлен, прах… Нет, он тоже насквозь пропитался этой мертвечиной. Просто старается скрывать. А оно ведь все равно проступает сквозь кожу, плавится в глазах черными погребальными кострами, и нестерпимо смердит.
Нет, оставаться здесь уже слишком противно и опасно. Делать дело, и бежать! Бежать без оглядки! Куда-нибудь на горячие озера Просвета, и неделю сидеть по уши в источнике и стирать с себя всю эту мерзопакость. Потом нажраться до беспамятства… Нет, лучше сразу нажраться, или в процессе. А уже затем, когда окончательно просохну, упаду в кресло мнемотехника, закрою глаза, и когда снова их открою, уже ничего этого не будет…
Очередную жертву я встретил спустя десять минут после того, как Радов приказал разгерметизировать швы створки. Молодой парень в костюме химзащиты, размахивая шлемом, беспорядочно бегал среди аппаратуры и громко орал что-то про дохлых колонистов, пробитые головы, кровищу и мозги на стенах. Глаза бешеные, горят безумием. И слезы катятся по грязным щекам…Парень постоянно тер ладонями лицо, потом смотрел на руки и жутко выл. А когда он вдруг перешел к оскорблениям президента, был почти мгновенно наказан разрядом парализатора.
Неужели все-таки прав лейтенант? Неужели прав? Некая неизвестная сила каким-то образом влияет на человеческую психику. Защитный рефлекс или нападение, вот в чем вопрос? Если защита, то есть еще шанс справиться, найти подход с безопасной стороны. Нужно будет, — вызовем хоть эзотериков, хоть парапсихологов. Ну, а если это намеренная агрессия, дело наше худо. Таким сильным противником лучше не пренебрегать. Или договориться, или…А может Оно в контакт вступить пытается, а мы просто не выдерживаем натиска? Не способны принять всю мощь иного разума, и просто-напросто слетаем с катушек? И когда Оно само поймет это, полноценных людей на станции уже не останется, одни безумцы. Парни-то в СБ отнюдь не слабаки, и тесты пройдены на психологическую устойчивость, — показатели наверняка неплохие. И все прахом…
— Еще один, — Радов побледнел, затравленно посмотрел на меня. В его глазах черной волной плеснул страх, но сразу же исчез. — Это всегда происходит, если подойти близко.
— Разберемся, лейтенант, — уверенно ответил я, провожая взглядом бесчувственное тело оперативника. По телу прошла ледяная волна, но я хорошо умел внешне оставаться спокойным. — Там все готово?
— Так точно.
— Кто будет меня сопровождать?
Вопрос, похоже, застал Радова врасплох. Он побледнел еще больше, а на лбу выступили капельки пота. Лицо его, походившее на сырой блин, теперь пошло серыми пятнами и напоминало кусок раскисшего теста.
— Вот вы, — я не дал ему опомниться. Ткнул пальцем в широкую грудь. — Это будет хороший урок, лейтенант. И еще двоих парней возьмите. Вместе не так страшно, правда?
Спустя полчаса мы уже подходили к массивной створке, скрывавшей тайну, возрастом в сотни миллионов лет. В тяжелой броне было непривычно тесно, пахло чужим потом, даже не смотря на химобработку, а лязгающие по полу металлические башмаки вызывали раздражение. Оперативники всегда облачались так, будто впереди последний бой. А еще эти их плазменные излучатели, висящие на плечевых пластинах гранеными тубусами. Пафос, и ничего более. Тяжелое неповоротливое оружие, совершенно не пригодное в закрытом пространстве станции. Разгильдяи несчастные, готовые даже на самоубийство…
— Проход свободен, — раздался в наушнике голос лейтенанта. — После того, как мы зайдем внутрь, за нами снова заварят швы. Это правило карантина.