— Откуда ты это знаешь? — спросил его Чарторыйский.
— По грибам, ваша светлость, — почтительно ответил Мордехай и показал на корнях дерева маленькие серо-желтые грибы, едва заметные во мху. — Эти грибы свидетельствуют, что дерево агонизирует, — продолжил свои объяснения реб Мордехай. — Сосуды дерева забиты, и, вместо того чтобы идти к ветвям, сок тратится попусту, уходит назад в землю, и из него растут грибы-паразиты.
На глазах у князя спилили несколько таких деревьев, и оказалось, что в стволе действительно была гниль, а проистекала она от больного корня или от скрытой трещины под корой. Если бы дерево оставили стоять, оно бы полностью прогнило и ни на что, кроме как на дрова, не годилось бы. Однако вывоз подобной гнили из глубины леса стоит дороже, чем те гроши, которые можно выручить от ее продажи в городе.
Князь Казимир Чарторыйский — либерал, мечтавший об объединении Польши, которая в правление Екатерины была так жестоко расчленена,[27] чей сын Адам[28] был таким близким другом нынешнего наследника Александра, — обратил внимание на скромного еврейского арендатора. Сравнение больного дерева с человеком, у которого забиты сосуды, произвело на него впечатление, как хорошая строка, найденная в забытой книге… Вскоре реб Мордехай из Лепеля стал главным дельцом во всем имении князя на Двине, а потом ему доверили управление крупнейшими имениями князя в Подолии. Но реб Мордехай под всяческими предлогами откручивался от этих новых лестных назначений. Пока его единственная дочь Эстерка была еще, что называется, девушкой на выданье, ему не хотелось уезжать так далеко от дома и месяцы проводить в дороге в повозке или в санях. Новоприсоединенные после раздела Польши области так и бурлили от интриг поляков, литовцев и русских чиновников. И все эти интриги изливались на головы евреев в виде кровавых наветов накануне каждого Песаха[29] и в виде доносов в Петербург, что, мол, евреи высасывают пот и кровь у коренного населения, потому-то коренное население и бунтует…
Однако после того, как Эстерка так удачно вышла замуж, реб Мордехай поднялся выше. Он поехал в Подолию, завел в княжеских лесах и полях, в его мельницах и амбарах новые порядки, удвоившие и доходы князя, и его собственные. Но и это было не более чем шагами, ведущими еще выше…
Теперь реб Мордехай Леплер живет уже в российской столице, а его плоты и груженые барки плывут по всем великим водам. По Днепру и Днестру, по Бугу и Неве, а российская лесоторговля, которая в стране фоней[30] была такой отсталой, уже конкурирует с ведущими в этой отрасли странами — Данией и Швецией.
Что правда, то правда. Немалую роль в карьере реб Мордехая Леплера сыграл шкловский богач, его высокопоставленный свояк реб Нота Ноткин. С помощью реб Ноты он выбрался из бывшей польской провинции, из болот и лесов на берегах Уллы и Дисны[31] и прошел по мостовым российской столицы. Там к тому времени начало создаваться немыслимое богатство, там открывались легендарные дела и люди «за одну ночь» становились денежными магнатами. Там появлялись такие гиганты и такие заступники еврейства, как Перец — строитель русского торгового флота, реб Йегошуа Цейтлин — поставщик армий Екатерины, и как реб Нота Ноткин из Шклова. Он, реб Мордехай, почувствовал это издалека своим торговым чутьем, как только сын реб Ноты переступил через его порог в Лепеле и положил глаз на его дочь. В отличие от отца, доброго имени у сына реб Ноты не было. Вся округа знала, что реб Нота-шкловец зарабатывает, а сынок транжирит; что реб Нота заботится и об этом, и о Грядущем мире, а Менди, его сын, — лишь о своих телесных нуждах. Но реб Мордехай Леплер не видел этого, не хотел видеть. В глазах легкомысленного Менди он разглядел лишь отражение своего пути в Петербург. Аппетит приходит во время еды. Признание его способностей и доверие князя Чарторыйского подвинули реб Мордехая на построение более масштабных планов. На их фоне разбитое сердце Эстерки выглядело поломанной детской игрушкой, которую склеивают золотой бумажкой, чтобы утешить ребенка.
Не по своей воле вышла замуж тогда его единственная дочь за наследничка реб Ноты. Она рассчитывала совсем на другое, такая глупенькая девочка! Она хотела другого мужа. Того, кто привел своего земляка, Менди Ноткина, в дом ее отца. Это был не кто иной, как Йосеф Шик, ее молодой учитель «немецкого, счета и священного языка», «берлинчик», как его называли в Лепеле, потому что он некоторое время обучался за границей.
Но в те времена мнения детей не спрашивали и уж конечно не спрашивали мнения шестнадцатилетней девушки. Отец велел, и дочь исполнила его повеление. Когда было надо, отец мог и наорать. А орать реб Мордехаю приходилось много, очень много. Он орал на свою единственную дочь, чтобы она выбросила из головы этого бедного образованного парня, у которого, кроме родовитости и некоторой «онемеченности», ничего не было. Что бы он ни изучал там, за границей, за счет финансовой поддержки своего брата, здесь, в Лепеле, он стал «девчачьим учителем». Говорят, что реб Борух Шик, его старший брат, хороший врач, большой знаток и к тому же приближенный генерала Зорича в Шклове. Ну а коли так, то почему он не выписывает к себе своего ученого братца? Почему не дает ему должность при дворе барина? Вот если бы «девчачий учитель» имел должность при Зориче, это было бы совсем другие дело…
28
Князь Адам Ежи Чарторыйский (1770–1861). Был близок к императору Александру I, входил в его «негласный комитет», занимал пост министра иностранных дел Российской империи (1804–1806).