Выбрать главу

— Знаете ли! Здесь, в этом, так сказать, русском Петербурге, отсутствуют для этого средства… — и поди знай, есть ли надежда, что больному станет лучше за границей.

Эстерка начала уже готовиться сопровождать мужа в Кенигсберг, а может быть, еще дальше. И почти против воли в голову ей лезли назойливые мысли, что Йосеф Шик — где-то в Германии. Она еще может его встретить. Невозможно знать…

Но до поездки в Германию дело не дошло. Доживать остаток жизни в истасканном теле — это как носить воду в решете… Менди начал проявлять такие признаки болезненного беспокойства, с ним случались такие приступы бешенства, что его боялись оставлять дома одного, без постоянного надзора двух здоровенных сторожей. В доме был просто ад от его воплей, от того, что он швырял всё, что ему давали, и от жестоких средств, применявшихся для его усмирения… И в одно серое утро после дикого приступа ярости больной остался тихо лежать наполовину парализованный. Теперь стало спокойно. Немного слишком спокойно. Неуютная тишина разлилась по дому, окружая живого мертвеца. Хоть бери и зажигай поминальные свечи в серебряных подсвечниках посреди бела дня.

3

Послали эстафету за реб Нотой Ноткиным. Тогда такая скачка туда и обратно занимала пару недель. Когда реб Нота приехал напуганный, смертельно усталый, он нашел своего сына уже при последнем издыхании, лишившимся речи и человеческого облика.

Встав после семидневного траура, реб Нота получил еще один удар. Он проверил кассу и обнаружил, что его денежные дела обстоят намного хуже ожидаемого. Открылись дыры, которые всегда были закрыты фальшивыми счетами, подававшимися его покойным сыном, когда тот еще был жив. Кроме того, реб Нота получил очень плохие вести из русской ставки в Новороссии, куда он и реб Йегошуа Цейтлин поставляли многие тысячи подвод с фуражом для русской армии. Реб Йегошуа Цейтлин писал оттуда, что умный и добрый фельдмаршал Потемкин, который всегда стеной стоял за своих еврейских откупщиков и поставщиков, в последнее время прямо умом тронулся: валяется целыми днями в лагере без парика и без формы, одетый в турецкий халат, окруженный полуголыми девицами, пишет вирши, пьянствует и плачет…

Далее реб Йегошуа Цейтлин писал, что ему надоела жизнь в таком беспорядке и в такой неуверенности в завтрашнем дне. Он ясно видит, что не на кого больше полагаться, и подумывает свернуть все дела и поселиться в своем «имении» в Устье, неподалеку от Шклова. До сих пор, писал он, он все делал ради успеха в этом мире. Теперь уже пришло время сделать что-то и для мира Грядущего…

Чтобы спасти то, что еще можно было спасти, реб Нота принял три решения. Во-первых, поселиться здесь, в Петербурге, поближе к высокому начальству и к государственной казне. Во-вторых, как можно быстрее привезти сюда реб Мордехая Леплера, его свата, и вести дела с ним вместо уставшего компаньона, сидящего в Новороссии. Ведь реб Мордехай Леплер давно рвется сюда. С тех пор как Эстерка вышла замуж, ему хочется сменить польскую провинцию в Подолии на российскую столицу. Самое время сделать это.

В-третьих, реб Нота решил не оставлять пустым свое большое хозяйство в Шклове и отправить туда свою красивую невестку, ставшую теперь вдовой. Таким образом не прервется нить, связующая его с родным городом в Белоруссии, который он так любит. Его внук получит там надлежащее еврейское воспитание, а Эстерка сможет отдохнуть и прийти в себя. И кто знает? Может быть, со временем для нее найдется подходящая новая партия. Перемена места — перемена счастья…[44] Брат Боруха Шика очень подошел бы для нее. Достойный человек, к тому же приближенный к генералу Зоричу и пользующийся влиянием в Шклове и в его окрестностях. Но об этом еще рано говорить. Пусть она немного передохнет, а там видно будет…

За план переехать в провинцию Эстерка ухватилась, как утопающий за соломинку. Нездоровый воздух столицы опротивел ей. Слишком много бед и позора пришлось ей пережить здесь. Для ее мечтательной натуры, тоскующей по родному местечку, лес, шум реки и кукареканье петухов по утрам намного полезнее, чем пыль этого недавно замощенного города летом, чем его холодные туманы осенью и его потная духота долгими зимними ночами. Многоязыкая иноверческая суета, искатели карьеры и одиночество узкого еврейского круга, делающего «снаружи» все, чтобы понравиться петербургскому обществу, а у себя дома — все, чтобы понравиться еврейскому Богу, все это тоже не было ей по сердцу. «Местечковая красавица» — так называл ее Менди, когда хотел уколоть. И это действительно так. Она не стыдится своих скромных вкусов… В Шклове, как она слышала, есть река — одна из величайших русских рек, Днепр… И не только Днепр, но и озеро там есть. А между рекой и озером лежит еврейский город со множеством синагог и ешив. А вокруг — леса, где пасутся стада коров и где можно встретить диких оленей…

С облегчением она начала собираться в дорогу. А реб Нота Ноткин с удовлетворением заметил, что его овдовевшая невестка снова расцветает, светится. А он-то думал, что выкорчевать ее из Петербурга и пересадить в другое место будет нелегко. Спроси любую молодую женщину в провинции, где она хочет жить — в маленьком местечке или в столице империи? Ведь все же, как одна, выберут большую и якобы веселую столицу…

И она уехала, в добрый час, его красивая невестка, забрав единственного сына и Кройндл, свою родственницу. И реб Нота не раскаялся в своем решении. Он сделал удачный выбор. Вскоре ему сообщили, что его большой запущенный дом в Шклове управляется на широкую ногу и по-еврейски, точно так же, как он управлялся при нем.

И Эстерка тоже не раскаялась. В Шклове она отдохнула, залечила свое настрадавшееся сердце, расцвела во всем своем женском великолепии. И в Шклове она встретила того, кого потеряла в отцовском доме. Йосефка Шик, ее бывший учитель, нашел ее там.

Глава шестая

В кибитке

1

Не так легко давался Эстерке ее внутренний «покой». Она достигала его тяжелой борьбой. Это был напряженный покой человека, давшего обет идти против природы, хрупкое равновесие весов с подвешенным на тоненькой веревочке грузом. Один легкий толчок — и все переворачивается и падает… Иначе позднее с Эстеркой не могло бы случиться того, что отодвинуло в тень ее несчастное замужество и жизнь с больным, необузданным человеком…

Уже одно долгое путешествие из Петербурга в Шклов не было таким уж простым и легким, как мог подумать реб Нота Ноткин, обеспечивая свою красивую невестку всеми удобствами. Эта поездка несла в себе много семян последующих переживаний.

Еще в то время, когда Эстерка паковала вещи, готовясь к отъезду из Петербурга, она однажды за столом услыхала имя, от которого кровь прилила к ее бледному лицу. Рассказывая о своем родном городе, расхваливая шкловскую еврейскую общину, реб Нота Ноткин вскользь упомянул, что хороший доктор — дай Бог, чтобы нам он не потребовался, — там тоже есть. Реб Борух Шик, его товарищ по хедеру, который уже в возрасте двадцати четырех лет имел диплом раввина, уехал потом за границу, закончил в Англии университет со специализацией по медицине и написал множество научных трудов на древнееврейском языке,[45] которым радовался сам Виленский гаон реб Элиёгу. Он изучал по ним геометрию и астрономию и все премудрости света и благодарил за это автора. Так вот этот самый реб Борух сейчас в Шклове. Он стал там главным лекарем при генерале Зориче и имеет большой успех во всей округе. Он ничем не хуже тутошнего немца — доктора Кизеветтера, который так и пыжится от гордости… И более того, прежде, когда в Шклове выписывали лекарство, за ним приходилось ехать за тридцать верст в Могилев. Теперь, с тех пор как брат доктора Шика приехал из-за границы, окончив университет, и открыл аптеку, выписанные лекарства можно получать на месте.