Теперь Кройндл со слезами на глазах просила Эстерку не оставлять ее здесь даже на короткое время, как они прежде собирались сделать. С тех самых пор, как умерла ее мама, для нее не было здесь места… И уж тем более теперь. А о замужестве она тоже не думает. Ведь Эстерка знает, что все мужчины ей отвратительны… с тех пор…
А тут еще мачеха будет высказывать свое мнение о предлагаемых ей партиях? Лучше уж броситься под лед.
Эстерка обняла ее и утешала, говоря, что будет счастлива остаться вместе с Кройндл, особенно учитывая, что сама она не собирается выходить замуж и еще долго не соберется…
— Как это? — широко распахнула глаза Кройндл.
А аптекарь, про которого реб Нота… про которого она сама…
— Нет, нет! Пока Алтерка не достигнет возраста бар мицвы…
Она дала слово и больше не хочет об этом говорить…
Эстерка тоже навестила дом своего отца, давно уже перешедший в чужие руки с тех пор, как отец уехал в Подолию. И заросли ив на берегу замерзшей Уллы она тоже навестила, чтобы посмотреть на тот спиленный ствол в середине этих зарослей, у которого она, шестнадцатилетняя ученица, и ее учитель Йосефка Шик встречались. И из обоих этих мест она ушла разочарованная: комнаты бывшего дома ее отца стали как-то меньше, ивы — как-то ничтожнее. Она почувствовала, что широта столицы уже укоренилась в ней. Скромный покой — это одно, а убогость — совсем другое.
Она попросила новых хозяев отцовского дома позволить ей побыть в одиночестве в ее прежней девичьей каморке. Там еще висело дешевое зеркало, перешедшее в чужие руки вместе с домом и другими старомодными предметами мебели.
В зеленоватом зеркале, оставшемся со времен ее девичества, Эстерка увидала теперь какую-то чужую роскошную женщину. Ей пришлось немного наклониться, чтобы разглядеть все свое продолговатое лицо и высокую прическу — настолько она выросла. В лучших венецианских зеркалах в Петербурге она не выглядела так ново и ясно, как здесь, в этом зеленоватом стекле, стоявшем здесь с того времени, когда ее отец, реб Мордехай, еще был бедным арендатором.
А теперь она ясно осознала, какие сильные изменения произошли в ее теле и духе. Хватит мечтать о бедненькой девичьей жизни, о бедненькой любви среди жиденьких ив. С новой радостью и новым размахом она будет теперь управлять большим домом, который реб Нота, ее свекор, предоставил в ее распоряжение в Шклове, чтобы ее единственный сын воспитывался там по-еврейски и в богатстве. Ведь прозвище «царица Эстер» дал ей свекор после того, как она вышла замуж за его сына, и такой она и будет в своем нынешнем, добровольно взятом на себя вдовстве, как была в ее прежней, навязанной ей семейной жизни.
Глава девятая
Учитель — во второй раз
1
Приехав в родной город своего мужа — Шклов — и целиком посвятив себя запущенному хозяйству реб Ноты Ноткина, Эстерка не так скоро и не так близко увидела того, кто когда-то был ее учителем, по кому она тайком столько вздыхала. А может быть, какое-то время она умышленно держалась как можно дальше от соблазна и вживалась в свое добровольное вдовство, чтобы проверить, чего она на самом деле хочет… Ее сдержанность, однако, возбуждающе повляла на того, кого она избегала. Йосеф Шик стал использовать каждую возможность, чтобы встретиться с бывшей ученицей. А чтобы скрыть свою чрезмерную влюбленность и изображать из себя солидного мужчину, пользующегося уважением в городе, он при каждой их встрече был холоден, говорил очень мало, улыбался какой-то не своей улыбкой, почти всегда неожиданно прерывал разговор посредине и уходил.
Так они оба упрямствовали, скрывая свои чувства, как кошки прячут когти. Как два охваченных любовным влечением зверя, они тихо ходили кругами и подстерегали: кто выдержит дольше и кто из них первым набросится на другого.
Поэтому первая их встреча наедине прошла намного спокойнее, чем оба рассчитывали. Они разговаривали между собой словно сквозь броню, состязаясь в напускном равнодушии взглядов, задавали вопросы, ответы на которые обоих не интересовали. А истинное, важнейшее, то, что горело в них огнем, они скрывали, как скрывают сокровище от воровского взгляда…
И уже при их второй близкой встрече Эстерка ясно и открыто дала ему понять, чтобы он пока не питал слишком уж больших надежд. Пока она ничего не может ему обещать. В другой раз она, может быть, разъяснит ему это поподробнее.
Позднее она действительно «разъяснила» ему немного печально и не без женской жалости, что нельзя служить собственному счастью и счастью своих детей одновременно. Кто-то должен здесь пострадать, и этот кто-то — она… Коротко и ясно: пока Алтерка, ее сиротка, не станет… не будет… пока он не достигнет возраста бар мицвы, она не выйдет замуж. Она дала слово своему свекру и себе самой тоже…
В полузакрытых глазах Йосефа Шика Эстерка заметила злой огонек. Впервые за все то время, что она его знала.
Она опустила голову под его колючим взглядом. И сразу же услыхала над собой сухой голос, дрожащий от сдерживаемого гнева. Это голос говорил, что вот уже во второй раз его так называемый друг юности — Менди Ноткин — забирает у него лучшее, что было у него в жизни: один раз — когда Менди был жив, а во второй раз — после смерти… В первый раз — сам Менди, в Лепеле, а теперь — через сынка, которого он после себя оставил, — может быть, для того, чтобы блюсти свои земные интересы…
Эстерка съежилась от этих ядовитых слов. Йосеф Шик ясно высказал то, о чем она думала. Еще тогда, когда она сломя голову убегала по дороге Луга — Лепель от незнакомца, у нее были сходные, хотя и смутные мысли… Ей казалось, что «этот самый», как называл его Иван, принял облик Менди и преследовал ее лишь для того, чтобы предупредить… Чтобы она знала, что даже после его смерти она не свободна и не может делать с собой того, что ей хочется, и того, что она честно заслужила. Она может делать только то, что случайно прошептали ее уста во время прощания со свекром… А может быть, она уже тогда, против собственной воли, пропела то, что мертвый суфлер шепнул ей на ухо…
В первый раз после приезда в Шклов она ясно и ярко увидела того, кого потеряла из виду на целых девять лет. То есть с тех пор, как ее против воли выдали замуж. Изменились не только взгляд и голос, изменился весь Йосеф Шик. От его прежней скромности и тихой влюбленности осталось так же мало, как и от его мягких темно-русых волос. Несмотря на то что ему было только тридцать пять лет, от его косм остался лишь веночек на затылке от уха до уха. Из прежнего бледного «девчачьего учителя» он превратился в солидного мужчину с медлительными, немного «онемеченными» манерами, знающего, чего он хочет и чего все остальные хотят от него. Несмотря на внешнее спокойствие, от него веяло скрытым пренебрежением человека, давно разочаровавшегося в справедливости, дружбе и красивых словах. Это выражала его немного выпяченная вперед нижняя губа. Именно по этой губе Эстерка поняла, сколько молча выстрадал этот новый Йосеф за то время, когда она его не видела. Может быть, именно из-за фальшивой дружбы он так страдал, из-за фальшивой дружбы, лишившей его «самого лучшего в жизни», как он сам только что сказал.
Жесткий голос и незнакомый колючий взгляд этого настрадавшегося и набравшегося опыта «девчачьего учителя» теперь задели ее так, что она сразу же утратила гордое выражение лица и уверенную осанку петербургской дамы, которая якобы сама знает, что ей делать с собой, и которая никому не обязана давать отчета.
Срывающимся голосом, опустив глаза, она стала подыскивать слова, оправдываться… Да. Именно потому, что Менди, ее покойный муж и бывший друг Йосефа, был таким… Он ведь знает каким. Она распознает в своем маленьком сыне признаки отцовского характера и хочет их искоренить. Она ни на кого не должна полагаться. Она должна посвятить себя сейчас исключительно ребенку и привить ему только свое. Поэтому…