— Сыны вы Господу…[426] — так было сказано в недельном разделе Торы «Реэ», разделе новой недели. — И тебя избрал Господь быть Его народом, достоянием из всех народов, которые на земле.[427]
Время от времени реб Шнеур-Залман отпивал пересохшими губами из кувшина с водой. Его мучила нездоровая жажда. Как всякий раз после сильного волнения, у него обострилась «медовая болезнь», вызывая тупую боль в печени. Желчь разливалась по его бледному лицу, а белки его глаз приобрели зеленоватый оттенок, что еще больше подчеркнуло молочную белизну его бороды и пейсов.
Раввин закончил читать недельный раздел Торы и остался сидеть в задумчивости. Живая сосновая кровля шумела над его склоненной головой по-ночному таинственно. Странно: до Кущей еще далеко, а они с сыном уже сидят в сукке… Даже сегодняшний раздел Торы заканчивается повелением не забывать про Кущи. «Трижды в году, — так сказано в недельном разделе Торы, — пусть явится всякий мужского пола пред лицо Господа, Бога твоего, на месте, какое Он изберет: в праздник опресноков, и в праздник седмиц, и в праздник кущей…»[428] Кто знает, придется ли еще спокойно отпраздновать Кущи? Обратная сторона[429] усиливается. Русские армии отступают, французы преследуют их. А вместе с русскими армиями бегут и сыны того самого народа, который «избрал Господь быть Его народом, достоянием из всех народов, которые на земле»…
Реб Дов-Бер, кажется, почувствовал, о чем думает старик отец, и прервал молчание:
— Отец, ты ведь не веришь, что нечестивец Наполеон будет всегда побеждать?..
— Нет, сын мой! Я никогда в это не верил и сейчас не верю. Само его имя несет в себе предсказание его поражения, с самого его рождения. Имя «Наполеон» происходит от корня «типол».[430] Ты упадешь, Бонапарт!
— Пока что ему повсюду везет. Он разоряет всю нашу Белороссию…
— Ему недолго будет так везти…
— Ты говоришь об этом с такой уверенностью, отец!
— Пока царь ведет войны за честь своей страны и своего народа, он еще может добиваться успехов. Но как только он забывает об этом и начинает искать почета и победы только для себя самого и для своей семьи, так и начинается его поражение. Сначала духовное, потом — материальное…
Посреди речей отца, звучавших как далекое пророчество, реб Дов-Бер вдруг вздрогнул. Он услыхал за палаткой шорох неуверенных шагов. Ночная тишина вдвое усиливала их звук. Протянув руку, он резко поднял тяжелый платок над входом и сразу же почтительно встал.
— Мама! — шепнул он отцу на ухо.
— Стерна, ты? — уставился, моргая, в ночь ребе. — Ты не спишь?
— Не сплю… — послышался умоляющий голос жены. — Залман, мне необходимо с тобой переговорить!..
— Что это вдруг сейчас? В субботнюю ночь…
— Ты сам мне сегодня сказал, что, когда речь идет об угрозе жизни, не смотрят на субботу.
— Речь об угрозе жизни?
— Нескольким жизням…
— Ну, если так…
И реб Шнеур-Залман подал сыну знак выйти.
Подождав, пока затихнут шаги Дов-Бера, ступавшего по сухим сосновым иголкам, Стерна устало опустилась на его место, то есть на перевернутую кадушку. И прежде чем реб Шнеур-Залман успел сказать ей хоть слово, она спрятала свое худое лицо в головной платок и горько разрыдалась.
— Стерна, плакать в субботу?… — по-отечески рассердился на нее реб Шнеур-Залман.
Но это не помогло. Тогда он начал ее упрашивать:
— Раввинша, что ты пришла передо мною плакать? Плачь лучше перед Всевышним! Да к тому же не сейчас и не здесь…
— Залман, — взяла себя в руки Стерна, — разве не ты сам сказал, что на нас есть китруг? На нас всех…
— Я и сейчас это говорю. Ни одна молитва не проходит. На ее пути стоит сатана…
— А откуда это взялось? Как ты считаешь?
— Стерна, — ребе понизил голос до шепота, — может быть, это берется от нашего дома. Наш собственный сын… Я ему не верю…
— Ты имеешь в виду нашего Мойше?.. Залман, это не то…
— Ты не все знаешь. Я однажды поймал его за руку… Он читал христианскую книгу. Евангелие…