— А потом мой Залман сказал, что, если враг останется в Москве, нам придется ехать вокруг Московской губернии на Рязань. А потом — на Курск и Полтаву…
Эстерка застыла на месте:
— На Курск? Курск, вы говорите? Этого быть не может!
— Что вы так удивляетесь? Ведь моя старшая дочь Фрейда живет в тех местах. Со своим мужем реб Элиёгу и детками… Дай им всем Бог жизни до ста двадцати лет! Гадяч[437] называется это местечко…
— Раввинша, это-то и странно! Это ведь недалеко от меня. Всего несколько десятков верст от села Пены…
— Ах, там, где вы… где произошло ваше второе несчастье?
— Там!.. Сам Бог указывает вашему святому мужу путь. Чтобы он увидел. Чтобы он был моим свидетелем…
— Свидетелем чего?
— Того, что я не допускаю… Так, как я поклялась… Нечистая кровь не должна пойти дальше… — Однако Эстерке пришлось одернуть себя, сообразив, что она говорит лишнее. Поэтому она опустила скрытое вуалью лицо и, понизив голос, попыталась оправдаться: — Простите меня! Уже сама не знаю, что со мной делается. Я так мало сплю. Совсем перестала спать…
И это было не только отговоркой, но и правдой.
Глава тридцать шестая
Снотворное
Два человека радовались, когда до них дошла весть, что царь Александр отобрал верховное командование Русской армией у Барклая-де-Толли и передал его старому генералу Кутузову, тому самому Кутузову, который еще в екатерининские времена прославился во всех войнах против Польши, Турции и крымского хана и которого император Павел потом «сослал» в качестве скромного губернатора в Вильну…[438]
Наполеон обрадовался тому, что теперь придет конец этому отступлению объединенной русской армии. Под давлением недовольства в русских войсках, а также в Петербурге и в Москве, дело неизбежно должно было дойти до решающего сражения. И только теперь он сможет в первый раз в этой огромной и загадочной России использовать свою тактику, которая всегда приносила ему такой успех в Центральной Европе. То есть напасть или инсценировать нападение на фланги противника, заставив его стянуть туда свои лучшие силы, и прорвать ослабленный центр, как старую солдатскую рубаху…
Реб Шнеур-Залман из Ляд тоже радовался… Но совсем по другой причине. Имя Кутузова было известно среди хасидов Хабада. Оно было связано с освобождением от множества политических подозрений хасидской «секты» в Белоруссии. И это, в свою очередь, привело потом к освобождению самого реб Шнеура-Залмана из Петропавловской крепости. В качестве виленского губернатора в то время отставной генерал Кутузов представил благожелательный отчет в Петербург. Согласно его отчету, еврейская секта «хосадим» Виленской и Минской губерний не вредна. Они ведут себя вполне пристойно. Они носят одежду из хлопковой ткани, которую привозят из Китая, поэтому в народе их называют «китаевцы». Но они делают это, а также придерживаются других своих специфических обычаев только по религиозным соображениям. В политику они не вмешиваются. Поэтому не стоит придавать особого значения доносам на них. А ради свободы вероисповедания, царящей на Святой Руси, было бы желательно совсем оставить их в покое.
Разница между радостью императора и радостью ребе состояла только в том, что Наполеон надеялся, что из-за вынужденного сопротивления Кутузова он, Бонапарт, сможет теперь стереть в порошок всю русскую армию. А реб Шнеур-Залман надеялся, что благодаря заступничеству Кутузова за его хасидов на Небесах будет отменен китруг и что этот «праведник народов мира», то есть богобоязненный Кутузов будет благословлен успехом и не допустит, чтобы «нечестивец Наполен» вошел в Москву…
Они оба ошибались. Сопротивление, оказанное Кутузовым в Бородинской битве, не привело к однозначным результатам. Он только преподал Наполеону первый настоящий урок относительно того, что такое русское упорство. А русская армия, в свою очередь, была лишь временно ослаблена этим сражением, но не разбита в нем. Но и китруг на Небесах, видимо, тоже остался. Свыше ста тысяч солдат с обеих сторон пали в этом сражении. Наполеон вступил в Москву, и старая русская столица сразу же после этого запылала со всех концов.
Ропот в русских войсках против Барклая-де-Толли, что он, мол, ведет «французского гостя» прямо в Москву, начался после того, как был сдан Смоленск, и стих в Царевом-Займище,[439] верстах в сорока после Вязьмы, где Кутузов взял на себя верховное командование армией. Однако уже через день-полтора, после Можайска, гражданским беженцам из Белоруссии стало ясно, что тащиться дальше за обозом русской армии — это то же самое, что идти прямо в огонь. Не сегодня завтра неизбежно должна была состояться большая баталия. Да и глаза на затылке тоже надо было иметь, чтобы французские передовые разъезды не врезались в обоз… И с плачем пугливых детей, вынужденных покинуть своих взрослых защитников, еврейские беженцы со своими подводами отделились и бежали налево, делая большой крюк в сторону Троице-Сергиевой лавры, или «Трице-Зерки», как евреи назвали городок Сергиев Посад, в котором располагался этот монастырь. А основные силы русской армии у деревни Бородино начали возводить первые земляные редуты для предстоявшей исторической баталии.
438
Князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов был литовским генерал-губернатором в 1799–1801 гг.