Реб Шнеур-Залман ответил ей на это, что, если бы не такая слабость, он, собственно, должен был бы сейчас поститься, потому что ему приснился дурной сон. Он только не помнит, когда точно. Сегодня днем или вчера ночью…
А когда Стерна стала приставать к нему, чтобы он рассказал, что ему приснилось, ребе резким голосом сказал ей так:
— Трое евреев должны были бы разгадать мой сон, но я, слава Богу, знаю, что это не поможет. То, что суждено, неизбежно должно произойти. Китруг все еще велик. Зло обязательно должно быть стерто…
— Какое зло? — насторожилась Стерна. — Не то ли, что та «гостья под вуалью», невестка реб Ноты Ноткина…
— Не перебивай меня! — остановил ее реб Шнеур-Залман, подняв свою дрожащую руку. — В тебе, Стерна, есть что-то от Рахели, жены танная рабби Акивы. Она ушла из большого иерусалимского дома своего богатого отца Калба Савоа и жила в бедности на сеновале со своим мужем-пастухом. А свои красивые косы она продала, чтобы ее муж мог на вырученные деньги поехать учиться в ешиву, потому что она верила в него… И ты, Стерна, тоже верила в меня, когда я тебя оставил, когда я поехал изучать Тору и каббалу у межеричского проповедника. Я на протяжении нескольких лет не был дома. А ты ждала, ты не испугалась злых языков и спорила из-за меня со своим суровым отцом. Ты не допустила, чтобы дело дошло до развода… И как рабби Акива, да будет благословенна память о праведнике, сказал своей жене Рахели, так же я могу сказать о тебе, что «то, что принадлежит мне, принадлежит ей»… Тебе все можно знать!..
— Залман, что ты такое говоришь? — заплакала Стерна. — Можно, не дай Бог, подумать, что ты со мной прощаешься… Скажи уж, что мне можно знать?..
— Мне снилось жертвоприношение…
Заплаканные глаза Стерны вспыхнули:
— Жертвоприношение, которое приносил праотец наш Авраам?.. Залман, это ведь большая честь! Не все удостаиваются такого сна…
— Не то жертвоприношение… — печально покрутил головой реб Шнеур-Залман. — Не Исаак лежал связанный на поленьях, а трое… Их лица не были ясно видны… И не праотец наш Авраам стоял над связанными, а я сам, Шнеур-Залман, сын Ривки, с ножом для убоя скота в руке, с миснагедским ножом, неотшлифованным…
Здесь ребе перестал говорить и закрыл глаза. Стерна не выдержала и попыталась помочь ему, чтобы он вспомнил:
— И голос воззвал…
— Нет, — слабо покачал головой больной. — И именно поэтому этот сон был таким тяжелым. Я не удостоился услышать глас Божий с Небес, не дождался… И я принялся искать взглядом барана среди кустов. Но ни кустов, ни деревьев, ни барана я не увидел, а только приближавшийся туман. И великая грусть надвинулась на землю вокруг меня, как будто на исходе субботы после гавдолы, когда нет уверенности в помощи Бога… И вдруг я вижу талес, колышущийся в тумане, и лицо учителя нашего Элиёгу, Виленского гаона, да благословенна будет память о нем. Он появился с большой филактерией на голове. И он прикоснулся к филактерии рукой, поцеловал руку и закричал на меня: «Чего ты еще ждешь, Шнеур-Залман?..» Я принялся умолять его: «Учитель наш Элиёгу, светоч нашего Изгнания! Как я могу совершить такое служение? Откуда мне взять такую силу?»… И он снова разозлился: «А расколоть святые общины в Литве и в Белоруссии ты смог? Значит, и это ты тоже сможешь сделать!» И я смутился, я поднял нож и с дрожью во всем теле начал произносить благословение… Но прежде, чем я успел его досказать, огонь вспыхнул из поленьев с жертвами, он ослепил мои глаза и обжег мои губы. Я бросился бежать с плачем: «Владыка мира, чего Ты от меня хочешь?..» А голос учителя нашего Элиёгу кричал мне вслед из тумана: «Беги домой, Шнеур-Залман! Посланец все тебе расскажет!..»
Потрясенная Стерна поднялась с места:
— Это поэтому… поэтому-то ты так расспрашивал про «посланца»?
— Я? Расспрашивал? — не понял реб Шнеур-Залман.
— Ты несколько раз спрашивал: «Не было ли здесь посланца?..» Просыпался и спрашивал…
— Я не помню… — сказал реб Шнеур-Залман, потирая свой морщинистый лоб. — Я больше ничего не помню…
Потом он довольно долго сидел печальный и молчал. Понемногу он снова впал в болезненную сонливость. Он дрожал и бормотал:
— Все правильно… Стерна, ты видишь?.. Правильно. Нет больше меры милосердия. Миснагедский нож для убоя… Не отшлифованный, как у хасидов… Это мера справедливости гаона Элиёгу… Его нож. Его посланник… Господь Милосердный да спасет нас! Уже пришло время, уже давно пришло время…
Стерна не на шутку испугалась оставаться с больным наедине. Ее субботняя уверенность в помощи Господней ушла, и ею овладел будничный страх. Ребе стало заметно хуже. Его закрытые глаза под высоким лбом глубоко запали. Беспокойное бормотание прекратилось.