Кроме того, прошло добрых два часа после гавдолы, а Мойшеле, ее сын, все еще не вернулся после общественной молитвы, проходившей на другом краю села, где квартировала семья Шнеура-Залмана и множество других беженцев. Что-то там наверняка произошло. Потому что иначе оттуда уже прибежали бы посмотреть, как идут дела у отца, как себя чувствует дедушка…
Несколько раз Стерна выходила из комнатки, где лежал ее муж, в корчму и спрашивала, не приходил ли кто. И корчмарь, стоявший за стойкой, каждый раз отвечал, что никто не приходил. Несколько иноверцев-крестьян, пришедших порадовать свое сердце рюмкой водки, держались тихо. Когда раввинша входила, они кланялись. Все крестьяне в Пенах знали, что великий «рабин» болен и что начальство его уважает. Доказательством этого служило то, что сельский староста получил бумагу из Курска, в которой было сказано, чтобы ребе и его семью хорошо приняли. Делам местных жителей это отнюдь не мешало. Они зарабатывали на молоке, на муке и на фураже и за каждый свободный угол тоже брали хорошие деньги, какие тут прежде никому и не снились… Поэтому в корчме все вели себя тихо, как ягнята. Вместо того чтобы кричать и галдеть при каждом глотке водки, как заведено, крестьяне шушукались, а вместо того, чтобы распевать во все горло свои лихие песни, перебрасывались короткими фразами и отдельными словами. Главное — не побеспокоить «хворого рабина»…
Наконец Стерна не выдержала такой напряженной тишины и велела послать парубка за своими детьми, сказать им, чтобы немедленно пришли. А сама тихо присела недалеко от больного и при слабом свете сальной свечки стала читать тхину.[446] Раввинша хотела облегчить таким образом боль своего сердца…
Читая молитву, она заметила, что буквы в ней как-то красновато светятся и прыгают перед ее очками. Стерна оглянулась: откуда вдруг такой странный отсвет? И увидела, что единственное окошко, выходящее в сторону села, все залито красным светом. Красный отблеск трепетал в нем.
Но еще до того, как она успела проследить, что это, за стеной корчмы вдруг началась суматоха, суета, беготня. Бежали обутые в сапоги ноги, двери хлопали. И все перекрывал крик перепуганной иноверки:
— Люды добри![447] Моя хата…
И вся суматоха перенеслась на улицу. Щелкнул кнут.
Тогда Стерна выбежала посмотреть, что это такое, где это горит, а заодно попросить, чтобы люди больше так не шумели. Корчмарь от растерянности почесал свой заросший бородой подбородок, а корчмарка стала совать раввинше в руки какое-то письмо и оправдываться:
— Это не мы, раввинша!.. Это иноверка устроила такой шум. И она же, как раз это принесла… «Штафета» — добавила она. — Письмо запечатанное. Барыня, говорит, велела передать рабину. Это очень важно. Чтобы передали ему лично… А когда она это говорила, вбежал мужик и закричал: «Даша, твоя хата горит! Твоя сданная внаем хата, где барыня живет!..» Все необрезанные побежали вместе с ними…
Рассматривая странное письмо, запечатанное черным сургучом, Стерна вернулась в маленькую комнатку мужа. Она вошла туда на цыпочках, чтобы не разбудить больного. Но увидала, что он бодрствует. Ребе сидел на кровати, широко раскрыв глаза. Как только реб Шнеур-Залман увидел жену, он поднял свою слабую руку и протянул к ней дрожащий палец:
— Что это у тебя там, Стерна? Не для меня ли?
Это напомнило ей о «посланце», про которого с таким трепетом несколько раз спрашивал сегодня реб Шнеур-Залман.
Но чтобы не вызвать у больного излишнего беспокойства, Стерна вертела письмо в руках с видом легкого пренебрежения немолодой раввинши, которая уже привыкла, слава Богу, что ее мужа не оставляют в покое, даже когда он болен…
— Зачем это тебе надо? Наверное, опять какое-то пожертвование с просьбой… — Она оглянулась на красный отблеск в окошке и добавила не слишком осторожно: — Тебя, конечно, разбудили!.. Сколько раз этим ослам было сказано — и ничего не помогает! Они говорят, что на околице села пожар… Какая-то иноверческая хата, говорят, горит…
Произведенное впечатление оказалось не таким, как ожидала Стерна. Ее слова не успокоили больного, а наоборот. Реб Шнеур-Залман попытался встать, насколько ему позволили слабые силы.
— И пожар тоже?.. Стерна, дай сюда письмо! Пожалуйста!..
После этого раввинша уже не могла противиться воле больного. Она сама взломала сургуч и подала мужу вскрытое письмо.