— Всего пару дней, а столько всего произошло! — сказал он. — Я рад, что ты не уехал.
— Я не смог спасти твоего отца. Я был слишком далеко и сам на последнем издыхании. Кабера сказал, что он умер мгновенно, от меча в сердце. Скорее всего, он даже этого не осознал.
— Я все понимаю, можешь не говорить. Я знаю, он не мог не стоять на стене. Я тоже, но меня оставили в комнате и…
— Но ты все равно выбрался, правда? Я рад, что так получилось. Тубрук говорит, ты спас его в самом конце, как… как резервный отряд.
Старик улыбнулся и закашлялся. Гай терпеливо ждал, пока приступ не закончится.
— Это я приказал не пускать тебя. Ты был слишком слаб для долгого боя, и отец согласился. Он хотел тебя защитить. И все-таки я рад, что ты под конец выбрался.
— Я тоже. Я бился рядом с Рением! — сказал Гай, и, хотя он улыбался, его глаза заполнились слезами.
— Я всегда бьюсь с Рением, — пробормотал старик. — И петь песни тут совершенно не о чем.
ГЛАВА 11
Рассвет был холодный и серый, но небо над поместьем оставалось чистым. Низкое и печальное завывание рогов заглушило радостный птичий щебет, который звучал резким диссонансом в день, отмечавший уход человека из жизни. Из дома убрали все украшения, а над главными воротами прикрепили ветку кипариса, чтобы жрецы Юпитера знали, что внутри покойник, и не входили.
Рога простонали три раза, и присутствующие запели: «Conclamatum est».[15] У ворот столпились участники процессии в грубых шерстяных тогах, неумытые и небритые в знак горя.
Гай стоял у ворот вместе с Тубруком и Марком и смотрел, как тело его отца выносят ногами вперед и осторожно кладут на открытую повозку, чтобы отвезти на погребальный костер. Все, опустив головы и погрузившись в молитвы или свои мысли, ждали, когда Гай подойдет к умершему.
Он смотрел на лицо, которое знал и любил всю жизнь, и пытался вспомнить, каким оно было, когда эти глаза открывались, а сильные руки пожимали ему плечо или ерошили волосы. Те же самые руки сейчас лежали неподвижно вдоль тела, чисто вымытая кожа блестела от масла. Раны прикрыли складками тоги, но от этого тело не казалось более живым. Грудь не поднималась и не опускалась; кожа выглядела слишком бледной и неестественной. Гай подумал, что она холодная на ощупь, но не мог заставить себя дотронуться до нее.
— Прощай, отец мой, — прошептал он и чуть не пошатнулся: горе захлестнуло его волной.
Все смотрели на него, и Марк заставил себя стоять ровно. Он не опозорит память отца! Кто-то из этих людей — незнакомые ему клиенты, но есть и падальщики, которые явились, чтобы лично убедиться в его слабости. Укол гнева помог ему справиться с грустью. Гай склонил голову и взял отца за руку, которая оказалась какой-то матерчатой, грубой и холодной.
— Conclamatum est, — произнес он вслух, и толпа повторила за ним.
Гай отошел в сторону и молча смотрел, как мать приближается к погибшему мужу. Было видно, как она дрожит под грязной шерстяной одеждой. Волосы, не причесанные в это утро рабынями, беспорядочно торчали, глаза налились кровью, руки дрожали. Она в последний раз дотронулась до отца Гая. Юноша напрягся: хоть бы она закончила ритуал, не опозорившись! Он стоял ближе всех и расслышал слова, которые она произнесла, склоняясь над самым лицом покойника:
— Почему ты оставил меня, любовь моя? Кто теперь развеселит меня в минуты грусти, кто обнимет меня в темноте? Разве об этом мы мечтали? Ты обещал мне, что всегда будешь рядом, если я устану и обижусь на весь мир…
Она зарыдала, и Тубрук подал сигнал специально нанятой сиделке. Эта римская матрона, конечно, не могла ее вылечить, как и все врачи, но Аврелии в ее компании было немного легче. Тубрук кивнул, когда она ласково увела Аврелию за руку в дом.
Гай медленно выдохнул. На глаза его навернулись слезы, хотя он и не заметил, как они подобрались к ресницам.
К нему подошел Тубрук и тихо сказал:
— С ней все будет хорошо.
Оба знали, что это неправда.
Один за другим собравшиеся подходили отдать последнюю дань уважения. Потом многие обращались к Гаю, говорили добрые слова о его отце и приглашали связаться с ними в городе.
— Он всегда вел со мной дела честно, даже если это было ему невыгодно, — проговорил один седой человек в тоге из грубой ткани. — Он владел пятой частью моих магазинов в городе и одолжил мне денег, чтобы их выкупить. Он был из тех редких людей, которым можно доверить что угодно. И он всегда был справедлив.
Гай крепко пожал ему руку.
— Спасибо! Тубрук поговорит с вами о будущем.