Его рука сжала ее задницу.
— А ты мое. — он прижался лбом к ее лбу. — С нами все будет в порядке, правда? С этой жизнью, с ребёнком, друг с другом?
Амара потерлась носом о его нос.
— Все будет хорошо. Мы будем вместе. Вот что важно.
— И ты будешь любить меня, когда я буду старым и седым?
— Ты знаешь, что буду. Но ты будешь горячей чернобуркой, — усмехнулась Амара. — Я и ты.
— Блядь, — усмехнулся он.
— Данте? — прошептала она.
— Хм? — он уткнулся в нее носом.
— Я чувствую себя немного возбужденной, — призналась она, наблюдая, как он пристально смотрит на нее.
— Попроси меня поцеловать тебя, — приказал он, глядя на нее темными глазами.
Амара почувствовала, как у нее перехватило дыхание в ограниченном пространстве автомобиля.
— Поцелуй меня.
— Моя грязная чертова девочка, — пробормотал он, его рука выскользнула из ее задницы, скользнула под платье, протянула ее между ног сквозь трусики, в то время как другая рука щипала ее твердый сосок.
Тепло пронзило ее грудь, устремившись вниз прямо туда, где его пальцы чувствовали ее, и на его руке собралась влага.
— Ты промокла, — прорычал он, раздвигая ее трусики и погружая в нее два пальца.
Амара застонала, ее голова откинулась назад, когда она схватила его за голову, бедра двигались о его пальцы.
— Оседлай мою руку, малышка, — подбодрил он ее низким, хриплым, идеальным голосом.
Амара беспричинно двигала бедрами, чувствуя, как его большой палец касается ее клитора, попеременно нажимая на него. Поднимая и растирая, свернувшаяся змея бесстыдного удовольствия сжалась внутри нее, маня испытать ожидающий ее экстаз.
— Сделай мокрой мою руку, грязная девочка. Давай. Эта киска моя, Амара, — Данте взял ее второй сосок в рот поверх ее платья, глубоко посасывая его, заставляя ее выгибаться назад, когда ток пронизывал ее тело. — Эти сиськи мои. — он подвинулся, чтобы поцеловать ее в шею. — Этот шрам мой.
Ее ноги раздвинулись, когда она еще больше уселась, вращая бедрами, и его рот завладел ее губами. Он крепко поцеловал ее, пожирая рот, посылая электрический разряд по нервам, ее сердце учащенно билось, внутренние стенки пульсировали вокруг его пальцев. Его язык скользнул по ее губам, сцепившись с языком, прежде чем всосать его в свой рот. Влажность поцелуя, грязность соединения, неряшливость звуков возбуждали ее еще больше.
Она отстранилась, чтобы перевести дыхание, тяжело дыша, когда взорвалась из ниоткуда, ее оргазм обрушился на нее, заставляя занервничать, забиться и задрожать, когда ее внутренние мышцы сжимались вокруг него, дрожь бегала вверх и вниз по позвоночнику, ее глаза закатывались.
С бешено колотящимся сердцем она открыла глаза, когда Данте убрал пальцы и поднес их ко рту, не отрывая глаз, облизывая один палец, его язык пробовал ее соки, и жар снова скрутился в ее животе, быстрее, чем следовало. Он притянул ее голову ко рту, заставляя ее пробовать себя на вкус. Их губы бились и сталкивались друг с другом, прежде чем он отстранился, поднял ее и усадил обратно на место.
Амара пристально посмотрела на его эрекцию в брюках, и он усмехнулся.
— Я не собираюсь трахать тебя здесь, малышка. Не там, где кто-то мог бы подкрасться к нам, и я был бы полностью в тебе, если бы заметил.
Амара наклонилась к нему, когда он снова завел машину, скользнув рукой по его груди, схватила мочку его уха между зубами и потянула.
— Амара, — предупредил он, когда ее рука скользнула по его длине, расстегивая молнию на его брюках. — Ребенок.
— Продолжай ехать, мистер Марони, — прошептала она, прежде чем наклониться к его члену и взять его в рот, доставив своему мужчине удовольствие, когда он каким-то образом вез их домой.
***
Одна из вещей, за которую Амара была чрезвычайно благодарна, — это отсутствие утреннего недомогания во время беременности. После первых нескольких дней сильного истощения и болезни она пришла в норму, и малыши не доставляли ей никаких проблем.
Ее сердце сжалось, вспомнив, что теперь остался только один ребенок. Она не знала, будет ли эта мысль всегда оставлять ее с чувством пустоты, но счастливой, но она все еще была свежей. Потирая свой еще плоский животик, Амара посмотрела в зеркало на свое платье, чувствуя, что вот-вот вырвется из него. Розовая ткань, которая когда-то обтягивала ее грудь, теперь была натянута до последнего стежка в высоком декольте. Еще несколько миллиметров, и она, наверное, уже не влезет в эту вещь.
Амара вздохнула, поворачиваясь туда-сюда, пытаясь определить какие-либо изменения на ее теле, когда Лулу дремала у изножья кровати позади нее, кровати, которую она и Данте теперь делили в особняке. Ее первая ночь в этой постели была блаженным сном от усталости. Прошлой ночью она была беспокойной, хотя Данте потерял сознание. Он все еще спал, так как ранний утренний свет проникал в комнату.
Данте крепко спал, всегда так спал. Амара шутила, что даже землетрясение его не разбудит. Как только его голова ударилась о подушку, он сразу же вырубился, как свет, ни храпа, ни звуков, ни движений. Он редко менял позу в течение ночи, и все же Амара сочла бы его статуей, если бы он не был таким теплым.
С другой стороны, она двигалась. Она сто раз вертелась за ночь, ей снились яркие сны или кошмары, которые обычно ее будили, и ей было трудно заснуть. Еще она любила подушки и одеяла, чем больше, тем веселее, чего Данте не понимал. Ему было все равно, пока ему было где спать, он закрывал глаза и падал в сон.
Амара оставила его спать с Лулу у изножья кровати, зная, что он устал, и надела шелковый халат, который шел с ее платьем. Ночное белье было для нее настоящим удовольствием. Они заставляли почувствовать ее женственной и красивой. Как только она начала зарабатывать, она потратилась на платья, чтобы спать, а в те ночи, когда Данте приходил к ней в гости, она выбирала особые, которые приберегала для этого случая, только для того, чтобы он сорвал это с нее. Но это мгновенное удовольствие, эта вспышка желания в его глазах стоили того.
Выйдя из комнаты, Амара закрыла дверь и оглядела коридор. Находясь на восточной стороне особняка на втором этаже, главная спальня была немного изолирована от остальной части дома. Ковровое покрытие коридора с обеих сторон украшали картины — картины, которые Данте принес из кладовки и поставил в рамы; картины, написанные его матерью.
Это были масляные картины с видами и абстрактным искусством, знакомый закат над холмами Тенебры, река, изгибающаяся через город, лист, упавший на траву, и тревожные формы. Его мать была умелой, затенение и отделка ее работы были невероятными. Она могла видеть, от кого Данте унаследовал такой талант.
Амара собиралась продолжить, когда ее внимание привлекла одна картина.
Она подошла ближе. Она была ясной, за исключением двух теней, одна притаилась к полу, а другая нависла над ней. Она наводила тревогу своей простотой, но не поэтому Амара остановилась как вкопанная. Еще в университете одним из ее факультативных предметов была психология искусства и визуальная среда. Она провела год, изучая это, наслаждаясь, анализируя различные работы создателей со всего мира. Именно это понимание психики создательницы заставило ее остановиться, рассматривая все картины в коридоре в новом свете.
С колотящимся сердцем она побежала обратно в спальню, идя к Данте.
— Данте, — она разбудила его, ее потребность узнать ответы подпитывала ее кровь. — Просыпайся.
Его затуманенные глаза открылись, затем он посмотрел на ее лицо. Он вскочил на кровать, настороженно, инстинктивно его рука потянулась к пистолету у прикроватной тумбочки.