Девушка подняла голову, но ничего не ответила.
Руиз испытал физическую боль, увидев любимую. Она побледнела и осунулась. Прекрасные волосы превратились в спутанную гриву. Плечи поникли, как у больной. Несколько мгновений она тускло смотрела куда-то вдаль, словно не замечая окружающего, но потом подняла голову, и в глазах появилось оценивающее выражение. Казалось, ей нанесли непоправимый, но невидимый простым глазом вред. Она все еще была прекрасной, но стала чужой.
— Низа, — заговорил он снова, — все в порядке. Мы уходим. — И протянул ей свободную руку.
Девушка медленно встала, посмотрела на его открытую ладонь, и на лице ее проступило выражение осторожной надежды.
— Можно спросить, куда мы пойдем? — произнесла она.
— Конечно… Мы покинем Моревейник, найдем дальше по берегу космопорт и удерем с Суука.
Недоверие затуманило ее черты, как пыльное покрывало.
— А остальные?
— И они тоже. Мольнех и Дольмаэро. Мы же не можем оставить их тут.
Она прошла мимо него с таким напряжением во всем теле, словно ожидала, что он швырнет ее обратно в камеру и посмеется над ее разочарованием. Руиз ощутил невыносимую боль в сердце, в глазах защипало. Как ей объяснить? Времени нет: каждая лишняя минута, проведенная в крепости Юбере, увеличивала опасность. Публий вполне мог измыслить способ помешать их побегу.
Покинув камеру, Низа заметила раненого, который покоился на металлической платформе, безо всякой опоры парившей в воздухе посредине коридора. Раны его уже начали гноиться и источали зловоние. Явно не жилец. Возле него стоял еще один — маленький человечек с незапоминающимся лицом. Раненый что-то настойчиво шептал маленькому, а тот энергично кивал.
— Кто они такие? — спросила девушка. Услышав ее вопрос, Руиз оглянулся, посмотрел на фальшивого Юбере, который шептался с Публием, и понял, что готовится какой-то убийственный план. В нем вспыхнула всепоглощающая ярость, которую питали все те страшные преступления, которые совершил безумный хирург по отношению к нему и ко всем остальным. От этой ярости потемнело в глазах, и она же клокотала в сердце, требуя наконец выхода. Палец на спусковом крючке свело судорогой, и голова подставного Юбере превратилась в облако пара. Тело упало на Публия, а затем сползло на пол.
— Нет, — слабо простонал создатель монстров, вытирая с лица кровь двойника. — Почему ты это сделал? Я просто расспрашивал его про твоих рабов… что с ними делали…
Руиз обернулся к Низе, которая побледнела еще сильнее:
— Никогда не теряй бдительности в присутствии этого человека. Он — самое жуткое существо, какое тебе доводилось и, надеюсь, больше не доведется встречать. Он скользок, как змея, и коварен, как дильвермунский андрогин. Сейчас он изранен, покалечен, ослеплен и привязан к носилкам. Вероятно, он умирает. Но никогда не забывай, что это — самый опасный человек из тех, кого тебе приходилось видеть.
Она молча кивнула, но агент почти слышал ее мысли: «А может ли он быть хуже тебя, Руиз Ав?»
Руиз отыскал камеры, где содержались Мольнех и Дольмаэро, и выпустил фараонцев на свободу. Они, спотыкаясь, вывалились на свет и встретили его не теплее, чем Низа. Что им наговорили? Руиз только покачал головой, досадуя на свое бессилие. Время уходило, и им следовало поторопиться, чтобы не пропустить людей Иванта Тильдореаморса, которые должны были переодеть их для путешествия на барже Жертвующих.
— Идем, — резко бросил он и повел их к выходу.
Только когда они вышли в открытое море и пики небоскребов Моревейника стали постепенно исчезать за горизонтом, Руиз начал верить, что они избежали страшной участи. Кажется, побег удался. Старая баржа шла довольно уверенно. Ветер дул с суши, и пока они пребывали в относительно спокойных водах. Потом, конечно, станет хуже.
Публий распластался на импровизированной постели, то бредя, то впадая в прострацию. У остальных уже началась морская болезнь, поэтому им приходилось проводить большую часть времени, свесившись через поручни в попытке вывернуть наизнанку пустые желудки.
Жизнь и воспитание в мире, где большую часть пространства занимала пустыня, не подготовили их к тяготам океанского путешествия. Окруженный запахом рвоты и вонью от воспалившихся ран Публия, Руиз и сам начал ощущать, что его временами мутит.
Жертвующие по большей части тоже пребывали не в лучшей форме. Руиз слышал, как матросы покрикивали на них, когда на одном борту скапливалось слишком много народу, что грозило перевернуть баржу. Командные окрики и бульканье выворачиваемых желудков перекрывались свистом нейронных бичей, которыми моряки сгоняли больных паломников обратно на твиндек.
Белые одеяния сектантов уже не сияли белизной, но фанатизм нисколько не уменьшился. Те, что поздоровее, распевали гимны, превозносящие величие и благородство самоубийства, или расхаживали по палубе, громко цитируя священные книги. Как ни отмахивался Руиз от попыток вовлечь его в эту религиозную лихорадку, правоверные не отставали. В какой-то момент ему даже пришло в голову, что муки плавания являются одной из причин, по которым Жертвующие ищут избавления в мясницких лабораториях Лезвий.
Агент еще не успел раскрыть фараонцам подоплеку событий, приключившихся с ними в Моревейнике, и Низа продолжала общаться с ним подчеркнуто формально.
Усталость и истощение заставляли его чувствовать себя неуклюжим, он боялся случайно сказать или сделать что-нибудь не то. А больше всего он боялся, что она не поймет его вне зависимости от того, что он скажет. Поэтому предводитель все откладывал и откладывал объяснение, но никто, даже Дольмаэро, у него этих объяснений и не требовал.
Публий внезапно проснулся и принялся размахивать руками.
— Император мира! — завопил он. Мира! — Из груди его вырвался судорожный вздох. — Руиз? — Голос умирающего вдруг сделался удивительно ясным и разумным. — Руиз, я знаю кое-что, чего не знаешь ты. Хочешь, скажу?
— Валяй, — ответил Руиз.
Он уповал только на то, что создатель монстров не начнет вопить. Это не вписывалось в роль смиренных Жертвующих, которые направляются к священным чертогам самоубийства. Уж если Публий принимался вопить, то делал это отнюдь не скромно м униженно…
— Ха! Ты ведь даже не спросил меня про мою тайну. А придет время, когда ты об этом пожалеешь, все пожалеют. Но я не открою тебе свою Великую Тайну. Ты сам скоро все про нее узнаешь, все узнают. Лицо раненого осветилось прежним злорадством. Я доверю тебе Малую Тайну, а ты взамен будешь хорошим мальчиком и принесешь мне прилипалу или по крайней мере попить.
— Нет, — отрезал Руиз.
— Ладно, — согласился Публий. — Я все равно скажу. Почему бы и нет в конце концов? Мой Юбере, прежде чем ты его убил… он как раз рассказывал мне, что один из твоих рабов побывал у геншей.
Руиза затошнило всерьез. Он вздрогнул, но голос его прозвучал совершенно равнодушно:
— Естественно, император Публий. Который?
Губы умирающего разъехались в кошмарной пародии на улыбку.
— В этом-то и заключается самое смешное, Руиз. Ты убил его прежде, чем я успел это выяснить. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! — Тут он снова потерял сознание.
«Нет, — подумал Руиз. — Это явное вранье. Просто очередная хитрость Публия, единственный оставшийся способ отомстить». Конечно, фальшивый Юбере мог получить такие сведения от своих служащих за время, прошедшее между моментом, когда агент условной фразой вернул ему волю, и их прибытием в крепость. Но зачем ему было сообщать об этом хозяину?
Нет, это почти наверняка ложь.
Утром третьего дня Публий умер. У Руиза это событие вызвало приступ раздражения, поскольку он рассчитывал использовать влияние покойного среди Лезвий Нампа с целью максимально упростить им побег с Суука.
Но когда беглец перекатил тело через поручни и отправил в океан, самым сильным его чувством было облегчение.