– Ваше величество, я и не думаю обижать их, я только имею честь докладывать вам, кто мои враги, – обиженно проговорил всесильный временщик.
– Ну, оставим про это, герцог. Ты никак на меня осердился?
– Смею ли я сердиться? – холодно ответил Бирон.
– Да, да, не сердись… Растрепа я… Сейчас до тебя был у меня с докладом Ушаков… про Долгоруковых сказывал…
– Что такое, ваше величество? – живо спросил герцог.
– И в Сибири-то им не живется спокойно, и там, вишь, измышляют лихо против меня да поносят меня скверными словами. А всех больше Иван Долгоруков.
– Это дело нельзя оставлять, ваше величество, нельзя оставлять… Надо поступить с Долгоруковыми со всей строгостью закона… Поноситель императорского имени должен быть казнен, – горячо проговорил Бирон, не любивший Долгоруковых, как и прочих русских именитых бояр и князей.
– Я приказала Ушакову навести справки о Долгоруковых и послать к ним фискалов, а если они окажутся виновными, то судить…
– И казнить, – подсказал государыне Бирон.
Дело князей Долгоруковых снова всплыло наружу.
Вернемся опять в пустынный и неприглядный Березов и посмотрим, что произошло в семействе Долгоруковых.
Перемен случилось там немало. Глава ссыльной семьи князь Алексей Григорьевич в 1734 году умер, и князь Иван теперь стал старшим в семье. Но распри между Долгоруковыми происходили по-прежнему, и вся горесть семейных распрей падала на долю несчастной жены, Натальи Борисовны.
Долгоруковы, несмотря на строгие инструкции о содержании ссыльных, пользовались особым покровительством своих приставов и караульных офицеров. Даже сам воевода березовский, добрый и благодушный старик Бобровский, и его жена часто бывали в гостях у опальных, принимали их у себя, присылали им «разную харчу» и дарили их песцовыми и другими мехами. Князь Иван Алексеевич и его жена, в свою очередь, не скупились на благодарности воеводе.
Князь Иван, общительный от природы, скоро и в Березове завел не только знакомство, но даже дружбу с офицерами местного гарнизона и с теми, которые наезжали в Березов, а также с духовенством и горожанами. Особенно близко сошелся он с флотским поручиком Дмитрием Овцыным, и эта дружба и погубила Долгоруковых. Под влиянием нового знакомства князь Иван вспомнил свою прежнюю разгульную и бесшабашную жизнь, стал кутить и бражничать с новыми знакомыми и в пьяном виде позволял себе говорить много лишнего.
Он резко и неосторожно выражался о государыне Анне Иоанновне и о царевне Елизавете Петровне, о временщике Бироне и о других придворных «креатурах». Эти рассказы занимали его слушателей, и они нарочно подзадоривали его.
– Эх, братцы, ныне наша фамилия и род совсем пропали, – с отчаянием в голосе заметил однажды подгулявший князь Иван своим гостям-приятелям офицерам и приказным. – Между тем наш род очень велик – мы происходим от первого князя Рюрика и от святого князя Владимира, а теперь мы в большом несчастье и в бедности. Ведомо ли вам, откуда вся наша бедность и несчастье?.. Все, все от нее, от царицы Анны!
– Ванюша, перестань, оставь! Что ты тут городишь… разве можно? – предостерегала мужа Наталья Борисовна.
– А почему же нельзя?.. Разве грех – правду говорить? Молчать не стану, говорить хочу. Тишин, а Тишин, правду я говорю или нет? – обратился князь Иван к новому своему гостю, тобольскому таможенному подьячему Тишину, который по делам службы часто приезжал в Березов.
– Да, да, так, – ответил тот.
– А ты не дакай, а сказывай: правду я говорю?
– Ну, ну, хорошо… правду.
– Ты боишься, Тишин, что в ответ попадешь… проведают… Кажись, фискалов да сыщиков между нами нет, – оглядывая своих гостей, проговорил князь Иван.
– Нет! Разумеется, нет.
– А если нет, то говорить можно. Кроме царицы Анны, есть у нашей семьи другой ворог – царевна Елизавета.
– Да замолчишь ли ты, замолчишь?! – чуть не крикнула на мужа княгиня Наталья Борисовна.
– Кроме того, самые злейшие наши враги – Бирон, бывший конюх, и наушник Левенвольд… Этот самый Левенвольд за мою жену сватался, за Наталью Борисовну, а я невесту-то у него и отбил… Вот и злится на меня проклятый немец, – нисколько не обращая внимания на возражения жены, продолжал Иван Алексеевич. – Теперь немцы при дворе большую силу забрали… им все чины, им ордена и почести, а нас, природных бар да князей, в ссылку, в Сибирь.
Такие и подобные им разговоры часто происходили у Долгоруковых, и на опальных полетели доносы в Петербург. Однако особых последствий эти доносы не имели: правительство ограничилось лишь приказом не выпускать Долгоруковых из острога; у них были отобраны и описаны некоторые вещи, а также было возбранено принимать горожан.