– Может быть, и моего милого мужа, ни в чем не повинного, тоже ждет казнь, – заливаясь горькими слезами, проговорила она, обращаясь к секунд-майору Гвоздину.
Петр Петрович забыл свою усадьбу Красную Горку и жил волей-неволей в ненавистном ему Питере.
«Нельзя же молодую бабенку оставить одну в Питере без призора, – думал он. – Мало ли что может случиться? Да притом она мне не чужая, а родного племянника жена. Если я о ней не буду заботу иметь и попечение, то чужой и подавно. Вот выпустят племяша, тогда иное дело».
Однако проходили дни, недели, а Левушка не возвращался. Его продолжали томить в тяжелом заключении.
Еще с большим нетерпением поджидала возвращения своего милого мужа Маруся. Но напрасно считала она все дни, часы и минуты – муж к ней не приходил. Крепки были замки и двери у каземата в крепости, зорко смотрели глаза сторожей на узников, там томившихся. Ни Маруси, ни Гвоздина не допускали до свидания с заключенным, несчастная совсем отчаялась свидеться с мужем; ей даже представилось, что его казнят, и она высказала это предположение дяде.
– Да с чего ты вздумала это? За что казнят Левку? За какую такую провинность? – возразил Петр Петрович.
– Ах, дядя! Не станут за Левушкой никакой вины искать… Ведь казнили же Долгоруковых…
– Да ведь их признали виновными.
– Злым людям немного надо – и за малейшую вину казнят.
– Ведь это не казнь будет, а убийство, – горячо промолвил старый майор, а затем, походив в задумчивости по горнице, вдруг воскликнул: – А знаешь, Маруся, что я скажу тебе? Я спасу племяша или сам погибну.
– Что ты, дядя, как? – обрадовавшись, спросила Маруся.
– О том, как я надумал спасти Левушку, я пока ни слова не скажу тебе. Ведь поверить бабе тайну – это все равно что выйти на площадь, где много народа, да и сказать громко при всех про свою тайну.
– Дядя, неужели ты считаешь меня такой? – слегка обидевшись, проговорила молодая женщина.
– Бабы все на один покрой. Прости, если мои слова тебе не полюбились. Лучше вот что сделай – молись, надейся, и Бог поможет нам спасти безвинного.
На следующий день рано утром старик майор собрался идти куда-то. Предварительно он снял с себя майорский мундир и, надев вместо него рваный мужицкий полушубок, сапоги заменил лаптями, а треуголку – мужицкой же бараньей шапкой, зашел в горницу к Марусе проститься.
Молодая женщина воскликнула от удивления, увидев Петра Петровича в таком одеянии:
– Дядя, что это значит? Ведь теперь не святки?
– Помалкивай, племяннушка, помалкивай и прощай.
– Разве ты уходишь?
– Знамо, ухожу… для чего же я по-мужицки-то нарядился? Я иду спасать твоего мужа.
– Бог да поможет тебе, милый дядя.
– Прощай, Маруся, может, мы больше и не увидимся. Ведь не в гости я иду, не на пиршество. Надо быть готовым ко всему. Прощай, племянница! Помолись за меня, грешного! – И майор со слезами, крепко обняв Марусю, перекрестил ее и поспешно вышел из горницы.
Молодая женщина опустилась на колени перед иконой и стала усердно молиться, прося у Бога пощады своему мужу.
Через несколько дней к воротам Шлиссельбургской крепости подошел какой-то старик в плохом дубленом полушубке и в нахлобученной бараньей шапке и, посмотрев на часового, мерно расхаживавшего около ворот, отошел в сторону; он, очевидно, кого-то дожидался.
Вот загремел засов, узкая и низкая калитка, сделанная в воротах, отворилась. Вышел крепостной сторож и махнул старику в полушубке рукою, делая вид, чтобы тот подошел. Печальное и хмурое дотоле лицо старика преобразилось, и он быстро подошел к калитке.
– Входи, – тихо проговорил ему крепостной сторож и пропустил старика в калитку.
Старик очутился на крепостном дворе.
– Принес деньги? – так же тихо спросил у старика сторож.
– Принес… все по уговору, пять рублевиков.
Старик дрожащею рукою подал сторожу пять серебряных рублей.
– Верно, – пересчитывая деньги, промолвил крепостной сторож. – А остальные когда?
– По уговору… Вот поступлю в сторожа, тогда и получай остальные сполна.
– А не обманешь, старик?
– Вона… Стану ли обманывать, когда у тебя в руках нахожусь?
– Сейчас смотритель выйдет, он тебя и возьмет в сторожа. Только, старина, готовь деньги.
– За этим дело не станет.
Этот разговор был прерван приходом смотрителя.
– Никифор, этот, что ли, сторож, про которого ты мне говорил? – спросил последний у сторожа.